Нэльвё, посмеялся над моими опасениями и предложил побыть часовым первую половину ночи. По-хорошему я должен был устроиться поудобнее и задремать, вырвав у предначертанного хотя бы несколько часов сна. Но он все не шел, и я просто сидел, смотря в огонь, пока не пришла такая же встрепанная и лишенная сна Камелия.
- Меньшее зло, оправданная жестокость... - негромко начал я спустя пару минут. - Я бы хотел сказать, что нет никакого меньшего зла, но это было бы ложью. Да, Камелия, это действительно "меньшее зло". Его не должно быть и не было прежде.
- А когда - не было?
Я улыбнулся. Только улыбка вышла грустной.
- Давно... очень давно. Тогда, когда время шло иначе, и тысячелетия длились, как один день. Один из тех, кого вы называете мудрецами, когда-то сказал, что "боги бессмертны и вечно блаженны". Мы были в ту пору такими безмятежными богами, не знающими зла и жестокости.
- И... что случилось потом? Почему все стало так, как сейчас?
"Почему?" Я тихо усмехнулся. Помолчал, все глядя в огонь, не сводя с него взгляда ни на мгновение. И в этом пламени, светлом и ясном, мне вдруг привиделось другое: яростное и безжалостное, черно-красное, сжегшую Северу в дыхании драконов - и обрушившееся на нас кошмаром Тысячелетней ночи.
- У нас есть слова, которыми заканчиваются почти все старинные баллады и предания, - вдруг сказал я, когда Камелия уже отчаялась дождаться ответа. Сказал, зная, что то, что она услышит, ей не понравится. - "Ess l'Line doerry".
И, помедлив, повторил на северском:
- "А потом пришли люди".
Камелия, подавшаяся было ко мне, отшатнулась.
- Но разве это правда? Разве может кто-то измениться не сам, а...
Она растерянно замолчала, не зная, что сказать: такая по-детски растерянная и расстроенная, как если бы я неосторожно сказал что-то, разбившее все, во что она верила прежде.
- Конечно, не виноваты, - улыбнулся я и разжал пальцы. Палочка, которой я прежде ворошил угли, упала в них, взвив рой обжигающе-ярких искр. На мгновение пламя приникло к земле, робко и пугливо, но тут же прянуло ввысь, еще жарче и сильнее, чем прежде. - Но с этого все началось.
Я поднялся и подал притихшей девушке руку.
- Пойдемте, Камелия. Вам пора отходить ко сну, а мне - сменять Нэльвё.
- Мне кажется, я ни за что сейчас не усну, - тихо пожаловалась она, вставая и зябко кутаясь в одеяло, как в шаль. Я только улыбнулся на ее робкое признание, потому что тоже не мог бы уснуть. Мной владело непонятное волнение с предвкушением и нетерпением.
Хотелось броситься в ночь сейчас, немедленно, ничего не объясняя тем, кто почему-то счел, что им со мной по пути. Не друзьям, не врагам - смутным теням, бродящим впотьмах, не видя дороги... Теням, тянущим назад тогда, когда я не могу, не имею права остановиться.
Я тряхнул головой, отгоняя навязчивые и странно чуждые, как будто принадлежащие не мне, мысли. И, ускорив шаг, направился туда, где меня ждал скучающий Нэльвё.
Во всем теле разлилась такая легкость, что, казалось, следующий шаг будет уже не по мягко пружинящей под ногами земле, а по звенящему от ночной свежести воздуху.
- Чтоб тебе! - беззлобно ругнулся Нэльвё, загоняя меч в ножны. - Жить надоело, что подкрадываешься со спины?!
- Я не думал, что смогу застать тебя врасплох.
Недоумения в моем голосе было едва ли не больше, чем в его. И он поверил.
Нэльвё ушел от лагеря больше чем на сто шагов. И это неожиданно оказалось мне на руку: проще будет незаметно уйти, растворившись в молчаливой музыке ночи.
- Оставить меч? - коротко спросил бессмертный. Таким - действующим и говорящим по делу - он мне нравился больше
Я покачал головой. И, улыбнувшись, добавил:
- Поранюсь еще.
- Все настолько плохо? - Нэльвё иронично приподнял бровь. - Не поверю, что ты не владеешь мечом от слова "совсем".
- Владею - слишком громкое слово. Основные приемы знаю, тактики - тоже, - пожал плечами я. - Парировать пару ударов я, конечно, смогу, но и только.
- Ну, смотри! Я предложил.
Отрекшийся шутливо отсалютовал и развернулся, чтобы уйти.
- Тебе придется открыть свое имя и свою историю. Иначе правитель вправе отказать тебе в покровительстве.
Мой окрик ударил в спину, не разбив тишину, а всколыхнув чернотой, как омут.
- Знаю, - коротко сказал он. - Знаю и скажу.
Сказал - и остался так, не спеша уходить, словно чего-то ждал. А я вдруг, подчиняясь какому-то странному, непонятному мне самому порыву, спросил то, о чем совсем не хотел спрашивать:
- Тогда, перед тем, как спуститься в долину... ты ведь был против. А потом передумал. Почему?
- Потому, - его ответ застал меня врасплох, прозвучав тогда, когда я уже не чаял его услышать, - что я не такой жестокий, как может казаться. И потому, что у меня есть младшие сестры, которым я слишком многое запрещал. А когда понял, что ошибался, было уже поздно.
Я хотел спросить, для чего поздно - но Нэльвё уже шагнул прочь с затерянной в Лесу поляны, растаяв где-то в переплетении шепчущих, качающихся на ветру ветвей.
Сердце пропустило удар, замерев в предвкушении. Легкость пьянила сильнее вина. Я знал, что нужно выждать, пока Нэльвё не дойдет до костра и не отправится спать. Знал - и едва мог заставить себя не сорваться с места, чувствуя, как время, отмеренное мне, уходит.
За неимением другого ориентира, я отсчитывал удары сердца, но оно постоянно сбивалось с ритма, и я оставил это. Мне начиналось казаться, что прошла уже целая вечность; что еще немного - и край неба озарится золотом нового дня, сжигая мой путь в черном пламени невозвращения.
Я не мог больше ждать. Рывком поднявшись с поваленного дерева, я закрыл глаза, вслушиваясь в ночь, льнущую ко мне - мягкую, бархатистую, беззаветно верную, доверчиво открывающую тайны. И, не задумываясь, не открывая глаз, шагнул в обступившую меня, ставшую мной темноту.
***
Я шел мягко, едва касаясь земли; то стремительно, то замедляя шаг. Мне не нужно было таиться, притворяться кем-то в этой бесконечности, облеченной в черноту и расцвеченной искрами звезд - я и без того был ей.
Я шел, не разбирая дороги, не замечая стелящиеся под ноги травы - только слушая почти не бьющееся, словно замершее тогда, на полпути в ночь, сердце. А она, черноокая ночь обнимала меня - и вела, улыбаясь из вышины, даря невесомый легкий шаг и укрывая от чужих глаз. Мне казалось, я ушел уже так далеко, что не найду брошенный мной костер; что ночь на изломе, и вот-вот займется заря, но небо по-прежнему ярко горело звездам. Не рассвет - Час Волка, пугающий и безмолвный, набирал ход, бессилен был прогнать с небес мою улыбчивую и прекрасную госпожу.
Но то, что не сумел сделать он, ужасный и безликий, - как тот, кто в Дикую Ночь проходит по миру, ища безумцев, вставших на пути Охоты, - смогли негромкие голоса и отблеск костра. Ночь улыбнулась, прощально коснулась лица в подобии пьянящего поцелуя, пробежалась по волосам нежнейшим из прикосновений - и исчезла, забрав свои дары.
Исчезла, оставив меня один на один с Сумеречными.
Боялся ли я? Нет.
Ветер бросил в лицо обрывки фраз. Пахнуло дымом, теплом и чем-то гораздо более аппетитным, чем наша каша. Эта мысль неожиданно меня смутила, и своей нелепостью и неуместностью окончательно вернула в реальность. Я прислушался уже слухом - обычным, почти что человеческим слухом, а не смутным чувством-предвиденьем - и безошибочно повернул направо. Только заколебался, всего на мгновение: уходить за Грань или нет?
"Уходить". Так далеко, как сумею: чтобы еще видеть потускневшие краски бытия, но почти что исчезнуть самому, и пройти к разбитом Сумеречными лагерю незамеченным.
Я поднял руку, собираясь сделать тонкий надрез реальности - погружаться одним рывком сейчас, когда даже уход на первые Грани лишал меня сил, я не рискнул - и вздрогнул, потому что слуха коснулся знакомой смешок: