Вскоре Федоту совсем худо стало. Родная сестра, бабка Анфиса, да единственная внучка сирота Аленка его досматривали. А больше из родни никого у старого оружейника и не было.
Однажды в субботу, когда бабка Анфиса с Аленкой в бане парились, а хворый дед лежал в горнице на сундуке, укрытый овечьим тулупом, в дом заглянул немец Штифке. Уселся на скамейке, рядышком с сундуком, и трубку раскурил.
— Тот, кто отковал саблю «старый соболь», знал секреты великих мастеров,— произнес Людвиг Карлович,— может быть, он обучался у оружейников Дамаска или Индии. Там родина булата.
— Рассудительный ты человек, Людвиг Карлович, а в толк взять не можешь, что наш булат уральский, исконно русский,— усмехнулся дедушка Федот,— чужие премудрости русские умельцы не подсматривали. Сами с усами. А про Дамасские клинки наслышаны. Только, сдается мне, наши булатные клинки им не уступят.
Дедушка Федот натужно закашлялся…
— Старик, у нас такой мастер в Германии, как ты, уважаемый человек, свое дело имеет.
— Да мастер-то я обыкновенный, деда Данилу за пояс не заткну. А деньги мне уже и ни к чему, помирать собрался. Ступай, немец.
— Постой, старик, не умирай,— вскочил Штифке,— я оплачу врача, лекарства.
Прошептал что-то дедушка Федот, улыбнулся и затих.
Попятился немец, стукнулся затылком о низкую притолоку, ругнулся по-своему и ушел восвояси.
Прошел месяц. Услышал о дедушкином подарке генерал-губернатор и по пути из Уфы в Петербург решил завернуть в Златоуст, посмотреть на поющую саблю.
Отворили сторожа дверь. Прошел генерал-губернатор к сейфу, а в нем пусто. Сабля исчезла.
Рассердился генерал-губернатор. Приказал саблю разыскать, а вора наказать.
Тут слушок кто-то пустил, будто Маркел Изотов к пропаже руку приложил.
Прямо с завода отправили Маркела под конвоем на допрос. Дома полицейские все вверх дном перевернули.
Маркел следователю нагрубил и угодил на три месяца в арестантскую. Когда домой вернулся, еле ноги переставлял. Скинул рубашку, а спина нагайками в елочку расписана, рубец к рубцу.
Жена Наталья и младший сын Кирюшка в слезы, а Иван лишь зубами скрипнул.
— Крепко били, тятенька? — всхлипывая, спросил Кирюшка.
— Поначалу крепко, аж внутрях пекло. Все допытывались, куда саблю дедушки Федота подевал. Потом бить надоело, стали на работу в рудник гонять.
— Тятенька, а что ж с саблей дедушкиной станется? — воскликнул Иван.
— Кабы знать, сынка, в какие руки она попала,— задумчиво произнес Маркел Антонович.
ФРОЛ УГРЮМОВ
Румяный толстяк в синем атласном халате, расшитом золотистыми фазанами, по-утиному переваливаясь, неторопливо прохаживался вокруг круглого полированного стола.
— Марфа! С голоду помираю,— заорал толстяк.— Солнце выше крыши поднялось, а я еще не емши.
— Везу, Фрол Кузьмич, везу…
Худенькая старушка подкатила к столу тележку, уставленную судками, тарелками, графинами.
— С гулянки-то припозднились, нет поспать подольше. И куда торопиться чуть свет,— бормотала старушка, выкладывая на стол жареное, вареное, заливное и разные напитки.
Толстяк снял с одного судка крышку и шумно потянул носом воздух:
— Стерлядка паровая! Запах-то, запах в нос шибает.
Фрол Кузьмич вздохнул и принялся за еду.
Марфа терпеливо ожидала, пока хозяин насытится.
Отбросив в сторону салфетку, Фрол Кузьмич устало качнул головой:
— На здоровье, батюшка,— засуетилась старушка, собирая пустую посуду.
— На обед кулебяку желаю с грибами, осетринкой, телятинкой и щец попостней. От жирных я что-то сонливым делаюсь,— сказал Фрол Кузьмич, вылезая из-за стола.
Марфа, согнувшись, покатила тележку. «Люди кругом с голоду пухнут, а он с дружками обжирается,— шептала старушка.— Чтоб у тебя печенка треснула, кровопийца».
Кровопийца… Так называли рабочие гвоздильного и винокуренного заводов, лесопильщики своего хозяина, купца-заводчика Фрола Кузьмича Угрюмова.
Позавтракав, Фрол Кузьмич вышел на балкон жирок протрусить и на людишек сверху посмотреть.
— Хозяин, к нам мастеровой ломится,— окликнул Угрюмова сторож Тихон.
— Мастеровой? — удивился Фрол Кузьмич.— Гони его, варнака, взашей.
— Хозяин, он божится, что вещицу занятную приволок.
— Эй, Тихон, тогда веди его в малую светелку,— распорядился Фрол Угрюмов.
Малой светелкой Угрюмов называл комнату, где ему иногда приходилось встречаться с людьми простыми и небогатыми. Для богатеев и знатных особ радушный хозяин предоставлял украшенный картинами и скульптурами расписной зал.