Все случилось слишком быстро.
Шли привычные приготовления к ночевке. Большинство людей группы были заняты палатками и кострами, мальчишка вертелся недалеко от Бэя и Милоша, которые обговаривали следующий день пути. Вместо запланированного перехода нужно было укоротить и желательно поменять маршрут, потому что Бэй настаивал на том, что будет плохая погода, а Милош с самого начала их знакомства решил ему доверять.
Внезапный крик Иванки был оглушающим. Шрам и Шварц повернулись сначала к источнику звука, потом, следуя направлению рук и застывшему взгляду женщины, обратно к склону — и увидели, как потеряв опору, мальчишка скользит вниз, как камни крутятся под его ногами, рождая лавину. Голова Стана уже скрывалась за краем. И в этот момент Кобейн увидел волну. Прозрачную, ленивую, словно маслянистые круги, расходящиеся от невидимой точки. И по ним можно было скользить. Как в паркуре или в танце, или на сноуборде. Потянуться к тому моменту, где нога мальчика наступает на опасный камень, и оказаться рядом, вырывая ребенка из прозрачного полотна, чтобы упасть вместе с ним на жесткие камни, стирая в кровь руки и плечи. Теряя на мгновение сознание.
— Почему от горя чернеют? Черный цвет — это спокойствие…
— Я боюсь потеряться…
В ночной тишине потрескивание костра казалось очень громким. Лагерь заснул, успокоилась в своей палатке Иванка, прижимая к себе сына. Бэй лежал недалеко от огня, там же, где они с Милошем планировали завтрашний день. Шрам сидел на другой стороне от костра и бросал в его сторону напряженные взгляды.
— Да хорошо я себя уже чувствую, хорошо, — с усилием в голосе проговорил Бэй в ответ на очередное пристальное изучение.
У происшествия на склоне оказалось мало свидетелей, большинство людей были заняты в тот момент веревками, дровами, брезентом палаток и запасами еды, которую еще нужно было приготовить. Только Милош, Иванка и сам Кобейн находились у обрыва. Но Кобейн был непосредственным участником, Иванка дрожала от паники, и доверять ее глазам не стоило, а больше никто ничего не успел увидеть. Когда к склону повернулось множество глаз, все уже закончилось, и мать выдирала перепуганного мальчишку из исцарапанных рук спасителя. Кобейн попытался подняться на ноги, и не смог. Его скрутил сильный приступ тошноты. Потом еще пару часов при каждой попытке не то что сесть, но просто повернуться, выворачивало наружу все внутренности. Пока вдруг не вспомнился вкус ставшего привычным ужина и не показалось, что только он может принести облегчение. До наступления ночи Бэй выпил целый чайник горячей воды с приправами, просто разведенными в чашке. И тошнота, наконец, отступила.
— Помогли твои вонючие порошочки. Где ты их только взял?
— В Индии, Непале, Мьянмаре… Тибете, — Милош пожал плечами. — У местных философов собирал, йогов, что в медитациях месяцами сидят.
Ты что же думал, что я только по книжкам… Я сам сначала путешествовал… В этих мешочках наборы от разных монахов и из разных монастырей. Для просветления, ясности третьего глаза, очищения от балласта… да куча всего. Только я не подписал их сразу, а теперь уже и не вспомнишь. Так что использую все подряд. Хуже-то не будет. Видишь, вот тебя от твоей тошноты отпоили. Не иначе как каким-нибудь прочищающим составом.
Шрам опустился на матрас, укутываясь в одеяло до подбородка и прикрывая глаза. На какое-то время установилось молчание.
— Знаешь, Шварценеггер. Не повезло мне, что никто ничего не видел, потому что то, что видел я, не дает мне покоя. Если бы верил в инопланетян, то решил, что ты — не человек, — проговорил Милош, не открывая глаз. — На стоянке дрался, как супермен из боевика, погоду мне предсказываешь лучше любой метеослужбы. А сегодня что ты сделал… — он то ли устало, тол и обреченно выдохнул. — Так просто не бывает. Не бы-ва-ет! Мальчишка уже из вида скрылся, а потом вдруг вы лежите с ним на камнях все расцарапанные. Во времени ты, что ли, скользить умеешь? Или совсем я заигрался. До галлюцинаций…