Откровенность солдата пришлась Бергену по душе.
— Он и сам не курит?
— В том–то и дело, что курит! Трубку изо рта не выпускает. Но я не имею права ссылаться на это. Отец считает, что дети родителям не указ.
— Дети! Вы уже, кажется, выросли из Детских штанишек.
— Так у нас заведено в Ватерканте. Мой дед — старый рыбак. Ему уже семьдесят, а он еще ходит в море. Для него мой отец тоже мальчик. А меня он сосунком считает. Тут уж ничего не поделаешь, обычай такой.
— Кем работает ваш отец?
— Радистом на одной посудине.
— Интересная профессия!
— Он еще и радиолюбитель. Когда дома, всегда что–нибудь мастерит.
Через полчаса Берген знал уже почти все, что его интересовало.
— Хороню, товарищ Гресе. Теперь идите представьтесь ротному фельдфебелю. Он определит вас. Получите постель и все необходимое. Через два часа придете ко мне. Я представлю вас вашему начальнику и расскажу о службе, которую вам предстоит нести. Не забудьте, в семнадцать часов построение!
Лейтенант Рэке ехал в Хеллау. Он чувствовал себя явно не в своей тарелке. После собрания во Франкенроде в парторганизации заставы разгорелся горячий спор. Многие считали, что противнику была дана большая свобода действий, что связь пограничников с жителями должна стать еще крепче, что пограничники должны действовать целеустремленнее и умнее. Много суровых слов было сказано и по поводу бегства Мюнх.
Зашел разговор и о пасторе Хинцмане. После некоторых колебаний и горячих «за» и «против» было решено поговорить с пастором. Выбор пал на Рэке.
Он знал, что эта задача не из легких. Как поведет себя пастор? Рэке должен был действовать очень тактично: одно необдуманное слово могло все испортить.
Рэке приказал водителю остановить мотоцикл возле ратуши. Выйдя из коляски, он стал, не торопясь, подниматься наверх, к дому пастора. Подойдя к тяжелой дубовой двери, остановился, затем решительно дернул за кованую железную ручку колокольчика. Дверь открылась. Экономка пастора с удивлением посмотрела на офицера.
Рэке приветливо поздоровался с ней и спросил:
— Господин пастор дома?
— Нет. Ушел с полчаса назад.
— Жаль. Я хотел поговорить с ним. Не скажете, когда он вернется? Или, может быть, вы знаете, куда он ушел?
— Наверно, в часовню. В это время господин пастор бывает там на молитве. Может, передать ему что от вас?
— Нет, спасибо. Я зайду в часовню. Если не найду его, приду еще раз. — И, чтобы не возбудить у пожилой женщины подозрений, добавил: — Господин пастор, надеюсь, не рассердится, если я нарушу его уединение? — Конечно нет, он добрый человек.
— Ну, хорошо. До свидания.
Лейтенант вышел из дому. Наверху, где одиноко маячила часовня, было тихо, только ветерок шумел в листве деревьев. «Интересно, в часовне пастор или нет?» — подумал Рэке. Постучался. Никто не ответил. Лейтенант постучал сильнее.
— Да, входите!
Рэке открыл дверь. В часовне царил полумрак. Седые волосы пастора поблескивали, и от этого он казался еще более почтенным.
— Добрый день, господин пастор. Извините, пожалуйста. Я вам не помешал?
— Благодарение господу богу! — Хинцман осенил себя крестным знамением. Он с трудом подавил в себе удивление и растерянность, охватившие его при виде столь неожиданного прихожанина. Пастор знал Рэке. «Что ему нужно от меня?» — подумал Хинцман и тут же спросил:
— Вы ко мне, господин Рэке?
— Да. Ваша экономка сказала мне, что вы здесь. Если у вас есть время, я охотно поговорил бы с вами.
— Пожалуйста, проходите.
Рэке снял фуражку и вошел в часовню. На него повеяло холодом. Холодной была и рука пастора. Хинцман показал лейтенанту на старый резной стул у стены, а сам сел на скамейку.
Рэке осмотрелся. Все в часовне носило отпечаток древности, оставленной в наследство многими поколениями.
— Спокойно здесь у вас наверху, господин пастор. Хинцман посмотрел на только что вставленное стекло.
— Да. Это дом господа бога. Так что же привело вас ко мне?
Обстановка подавляла Рэке и, как ему казалось, молчаливо обвиняла его.
Пастор не сводил с пограничника напряженного взгляда: ждал ответа.
— Господин пастор, — решился наконец Рэке, — я не люблю больших предисловий и привык говорить прямо. Поэтому начну сразу. Я хочу от имени моих товарищей принести вам извинения. Вам уже, вероятно, известно, что окно в часовне разбил пограничник. Он виновен и в других проступках. Это был морально разложившийся человек. Мы с ним расстались. Он уже больше не пограничник и скоро предстанет перед судом. Мы никому не позволим причинять ущерб церковному имуществу и глумиться над религиозными чувствами верующих.