— Кушай, Джоцци, кушай. Ох, Джоцци, Джоцци. Только посмотри на свои волосы. Ну почему, Джоцци? Почему ты не можешь выглядеть опрятно?
Ежедневный вопрос. Бабушка произносит его с болью и слезами в голосе, будто умирает. Не знаю, умер ли хоть кто-нибудь от того, что его внучка выглядела неопрятно, но бабушка точно однажды так напряжет голосовые связки, что попросту задохнется.
— Это модно.
Мой ежедневный ответ, который действует ей на нервы.
Среда, на бабуле шерстяной джемпер. За окном тридцать градусов, а она напялила шерсть.
Вообще, нонна полагает, что чем больше ты страдаешь на земле, тем выше будет награда на небесах. И ношение шерсти летом, видимо, входит в список необходимых страданий. Дико бесит, что она не позволяет мне сидеть в нормальной гостиной с кондиционером. Та комната предназначена для посетителей, которых бабушка ненавидит, но хочет поразить своей прекрасной итальянской мебелью. А (предположительно) любимая внучка должна вариться в раскаленном телевизионном зале на разодранном диване.
В поисках какой-нибудь вредной пищи я протопала на кухню, стараясь не слушать бабушкину болтовню о том, как она хочет, чтобы мы жили вместе.
Ох уж эти тщетные попытки убедить нас переехать к ней. Нонна никак не может понять, почему мама постоянно отказывается. И словно забывает, что когда они рядом, то только и делает, что пилит маму за методы моего воспитания или за неуважительные отказы посещать родню. Также бабушка забывает, что, когда на свет появилась я, эта самая родня маму чуть живьем не съела.
После чего мама долгие годы не общалась с семьей, и лишь со смертью дедушки нас приняли обратно.
Помнится, как-то я играла в прятки с кузеном Робертом (мы с ним одногодки). Мы оба притаились за дверью прачечной, когда в комнату вошла кузина бабушки со своей дочерью. Они разговаривали, то и дело с отвращением выплевывая имя моей мамы, и все, что я запомнила из услышанного, это «они даже не знают, кто он» на итальянском — снова и снова.
Тогда я не понимала, о чем речь. Пока однажды Грег Симс — когда мне было десять, он жил по соседству — не обозвал меня бастардкой. Я спросила, что это значит, и он объяснил, что это когда не знаешь, кто твой отец. И я тут же вспомнила разговор в прачечной и прозвучавшее тогда слово «bastarda».
Нынче незаконнорожденность не проблема, но не в те дни. И я помню, как бабушка врала, будто мой отец умер. Мама никогда меня так не обманывала. Наверное, именно это в нонне мне и не нравится. То, что она не в силах принять все как есть и наверняка бы точно так же выплевывала имя какой-нибудь девушки и повторяла, мол, они даже не знают, кто он, кабы речь не шла о ее собственной дочери.
Иногда я чувствую себя жутко виноватой. Ведь мое рождение, наверное, было для бабушки что нож в сердце, и, по-моему, она до сих пор не простила маму. Но она любит нас, пусть и такой удушающей любовью, что только усугубляет мое чувство вины.
— О чем вы говорили с сыном Джованни Джильберти тем вечером на крестинах? — спросила бабушка, пытаясь усмирить мои волосы расческой.
— Обсуждали его перманент, нонна. Он подумывал осветлить пряди, а я отговаривала.
— А я тебе говорила, что он механик и у него собственный дом?
— Миллион раз. — Я вырвалась из ее хватки.
— Он все время спрашивает о тебе, Джоцци. «Как там Джоцци, синьора? — спрашивает он. — Хорошо себя ведет?»
— А ты отвечаешь: «Нет, Джоцци плохо себя ведет», — сказала я, поедая «Нутеллу» прямо из банки.
— Он весьма воспитательный мальчик.
— Воспитанный, — поправила я, зная, что бабушку это раздражает. Хотя, вообще-то, я горжусь ее английским.
— Он похож на твоего кузена Роберто. Он любит свою нонну, как и Роберто.
— А я тебя, значит, не люблю?
— Я такого не говорила, Джоцци, — проворчала нонна. — Ты всегда пытаешься вложить в мой рот чужие слова.
— Ты это подразумевала, — вздохнула я и плюхнулась на диван.
— Ты все изращаешь.
— Извращаешь, — исправила я, закатив глаза.
— В тебе ни капли уважения, Джоцци. Как и в твоей матери. Одни колкости, а уважения нет.
— Мама всегда с тобой мила, нонна, — разозлилась я. — А если и грубит, то лишь потому, что ты цепляешься к ней по любому поводу.
— Не смей так говорить со мной, Джоцци.
— Почему? Ты сознательно меня задираешь, а потом удивляешься, с чего это я даю тебе отпор.
— Я не задираю тебя, Джоцци. Я лишь говорю, что вы с Кристиной могли бы относиться ко мне и получше. Я старая женщина и заслуживаю уважения.
— Да, нонна, — уныло пробормотала я.
— А теперь найди-ка мои таблетки. У меня мигрень началась. — Бабушка театрально приложила руку ко лбу.