— Не смей называть мою дочь осложнением, — процедила мама. — Потому что ты нам никто, Майкл. Это мы не хотим, чтобы ты осложнял нашу жизнь, так что хватит воображать, будто мы задались целью разрушить все, что ты создавал. Женись, Майкл. Забудь Джози и заведи других детей, хоть целый выводок, если это тебя осчастливит. Забудь все, что случилось восемнадцать лет назад, но это будет твой выбор.
Мамин голос дрожал. Нет, это было не очень заметно, но я так хорошо изучила ее обычные интонации, что любые перемены резали слух. Я встала, заглянула в кухню и увидела, что мама дрожащей рукой касается головы, а Майкл Андретти трет лицо, словно таким образом можно избавиться от проблемы. Полагаю, именно я и была той проблемой.
— Только не приходи сюда снова, если когда-нибудь надумаешь познакомиться с дочерью, потому что получишь от ворот поворот, — тихо добавила мама, и я опять села на ступени.
— Твоя мать что-нибудь знает об этом? — поинтересовался он.
Я догадалась, что «этим» величают меня. Что ж, мне не впервой слышать обидные прозвища, так что я постаралась лишний раз не расстраиваться.
— Она не знает, кто отец Джози. Вероятно, мне стоит рассказать ей о тебе, Майкл. Вот тогда у тебя появится настоящий повод для волнений.
Майкл Андретти тяжело вздохнул, и я почему-то ему посочувствовала.
— Чего ты хочешь от меня, Кристина? — спросил он устало.
— Ничего. Могу сказать лишь одно: я рада, что твоя семья переехала, Майкл. Рада, что ты бросил меня на произвол судьбы. Рада, что оказался трусом, ведь не сбеги ты тогда, у меня сегодня не было бы дочери.
— Значит, теперь я чудовище?
— Ты отец самого дорого мне человека. Ты не можешь быть чудовищем по определению. Просто мне жаль тебя, потому что ты все прошляпил.
— Сделай одолжение, не жалей меня, Кристина. Мне всего хватает, я доволен жизнью.
— Тогда вперед, Майкл. Забудь о том, что мы говорили. Забудь, что видел меня. Опыт имеется. Ты наверняка сумеешь повторить этот номер.
Наступила тишина, а потом раздался вздох, не знаю, чей именно.
— Тебе нужны деньги?
— Прости?
— Я могу создать для нее фонд.
— Я нуждалась в деньгах восемнадцать лет назад, Майкл. А теперь хочу лишь тихой, спокойной жизни, — раздался сердитый мамин ответ.
— Слишком поздно. Семнадцатилеткам отцы не нужны.
— Господи, Майкл! Мне тридцать четыре, и я до сих пор нуждаюсь в отце. И мне даже страшно представить, в чем нуждается моя дочь.
Дальше слушать я не хотела, поэтому вернулась к бассейну и уселась на бортик рядом с кузеном.
Мама появилась через пару минут, неся поднос с кофе. Вскоре вышел и Майкл Андретти. Тут-то я и обнаружила, что к нашей игре в гляделки присоединился еще один человек.
Нонна.
Я увидела, как она переводит взгляд с Майкла Андретти на маму, а затем на меня, удивленно приоткрыв рот и прищурив глаза. Именно в эту секунду мне стало понятно: ей все известно.
Какое-то время спустя наш гость вновь исчез в доме.
Не знаю, что двигало мной, когда я пошла следом. Я с трудом представляла, о чем собираюсь с ним говорить. Он налил себе стакан воды и стал обходить гостиную, дотрагиваясь до рамок с фотографиями на комоде.
Бабушкин комод в гостиной был заставлен фотографиями родственников, включая древних старичков и старушек с Сицилии. Я не помнила, как позировала даже для половины снимков из этой коллекции.
Майкл Андретти окинул взглядом гобелен на стене, затем двинулся к другому комоду с безделушками в противоположенной части комнаты, касаясь всего, мимо чего проходил, словно проверял наличие пыли. Потом уселся в черное кожаное кресло и закрыл глаза.
У него была очень короткая стрижка. Если я пошла в него волосами, то ему волей-неволей приходилось носить такую длину. Мужчина, особенно адвокат, с шевелюрой вроде моей, смотрелся бы несколько странно. На щеках у него вырисовывались невероятно раздражавшие ямочки, потому что мамины высокие скулы мне в наследство не перепали. Однако сейчас он не улыбался, а кривился.
Больше всего меня поразило телосложение этого человека. Он был довольно приземистым. Не круглым, а просто очень крепким и низкорослым, не выше метра шестидесяти. Тем не менее он казался очень сильным, и я легко могла представить, как он подкидывает маленькую меня в воздух, и эта картина действовала на нервы, потому что я не хотела рисовать его в радужном свете.
— Бабушка не любит, когда народ ошивается в доме во время ее барбекю.
Он удивленно обернулся, потом кивнул, встал и направился к двери. Он намеревался пройти мимо меня, не проронив ни слова.