— О, Джози, Джози, когда я была в твоем возрасте, я носилась по своей деревне, как цыганка. Цыганка, Джози. Люди говорили: «Поглядите-ка на эту зингару[2] Катю Торелло».
Я вздохнула, понимая, что, пока не уделю ей внимание, нонна не замолчит.
— Мама и папа волосы на себе рвали. «Что же нам с тобой делать?» — вот что они говорили. О Джози, в наше время все так плохо, потому как что угодно может сойти с рук. Но в ту пору бывало плохо, потому что получала ты ни за что ни про что.
— И что же ты творила такого ужасного?
— Хотела болтать с мальчишками.
Я расхохоталась, и нонна тоже.
— Мы с кузиной Адрианной любили поболтать во время стирки. Руками стирали, Джози. Старушки на нас обычно покрикивали: «Эй, тише!», а мы над ними смеялись. Глупое старичье, так мы считали. Но ты погляди на меня сейчас, — продолжила она со знакомой заунывной ноткой в голосе, — я глупая старуха.
— Ты не старая, нонна. — Я закатила глаза: до чего же она тщеславна.
— Так или иначе, дядя Альфредо, старший брат папы, решил, что мне надо замуж. И нашел мужа сначала Адрианне, потом мне. Франческо Алибранди был на пятнадцать лет старше меня, но имел деньги и обещал хорошо со мной обращаться. И мои родители согласились. Сказали, мне полезно выйти за старшего мужчину. Помню, как шла вниз по дороге в день свадьбы. Люди выходили и тянулись за мной, один за другим. Я была очень счастлива.
Одна девушка, Тереза Морелли, обручилась с парнем, но ее папа обнаружил, что у жениха другая женщина. Так что помолвку разорвали и Тереза обручилась с кем-то еще. Но за день до венчания она пошла постирать одежду и тот, первый, забрал ее. Заставил убежать.
— Она хотела убежать?
— Ой, нет, нет. Только не Тереза, бедняжка. Но он провел с ней ночь и на этом все, Джози. — Нонна Катя показала, что умывает руки. — Больше он ее не захотел и вернул родителям, и она никогда так и не вышла замуж. Никто не соглашался жениться.
— Но это несправедливо, — сказала я возмущенно. — Бесит меня такое.
— Да уж, такое случалось много раз, Джози, много раз. Словом, кузина Адрианна собралась с мужем в Америку. Америка, Джози. В ту пору это было как в рай взлететь. Если ехал в Америку — становился богачом. И мы тоже решили уезжать. Франческо все время толковал со своими друзьями. Не со мной. Я-то думала, мы тоже перебираемся в Америку. Грустно было бросать своих, но я радовалась, что Адрианна жила бы рядышком.
Однако когда он признался, что мы едем в Австралию, Господь всемогущий, я не знала, что делать. Кто в ту пору знал о ней, Джози? Кто знал, где эта Австралия вообще? Люди считали, что она где-то под Африкой.
— Африкой?
— Мадонна миа, — выдала она, распаляясь.
Я чуть не расхохоталась над ее наигранностью.
— Я рыдала и рыдала. Умоляла его. «Пожалуйста, Франческо, прошу тебя». Даже моя мама просила меня не увозить, но папа покачал головой и пожал плечами. «А что я могу поделать? Она его жена. Куда он — туда и она». До смерти буду помнить тот день в Мессине, когда я махала маме. Она упала в обморок, потому что тогда все было не так, как сейчас — машешь ручкой матери и знаешь, что в следующем году полетишь рейсом «Куантэс»[3] к ней в гости. Порой у тебя не было шансов снова встретиться с этими людьми. Родными людьми. Но мы обе подчинились, потому что такова была воля наших мужей.
Никогда не могла понять такое самопожертвование.
— Полпути я проплакала. Сидела в каюте и ревела. Меня тошнило. Все, о чем я могла думать — как мама падает без сознания там, в Мессине. А потом однажды я услышала музыку. Тарантеллу. Ой, Джози, я любила танцевать. Помню, пошла на палубу и стала плясать. Люди мне хлопали. Я сняла туфли, распустила волосы. Как ты иногда, Джози. Длинные такие, волнистые. Я видела, как на меня глазели мужчины. Ух, да я выглядела получше их жен.
— Вдобавок скромницей была.
Сомневаюсь, что такую красавицу, какой она была, судя по фотографиям, ценили по достоинству. Пока нонна рассказывала, я смотрела на нее, сидящую с полными восторга большими и темными глазами, и все, о чем думала — она наверняка была самой прекрасной из тех женщин. Забавно, как все постарело. Ее лицо, волосы, руки. А глаза — нет. Этой ночью глаза нонны были столь же юными, как на фото.
— Но когда Франческо увидел меня там, он покраснел, — продолжила нонна. — Схватил меня за руку, утащил вниз, в каюту и запретил выходить. Совсем. Когда мы приплыли в Сидней, я увидела мост Харбор-Бридж и нам разрешили пойти и прогуляться по нему. Сидней, конечно, был совсем не таким, как сейчас. Ни Оперного театра, ни небоскребов, ни чудесных лодок в гавани, ни замечательных домов и, что еще хуже, Джози, никто ни словечка не знал по-итальянски. За всю жизнь я не была нигде, кроме Сицилии, так что никогда не слышала другого языка, кроме местного. Люди здесь одевались совсем иначе. Многие из нас были из маленьких деревень, а теперь оказались в городе, где женщины размалевывались красной помадой. Твой дед пошел в паб, и там работала женщина. Женщина, Джози. Австралийские мужчины окликали нас и свистели вслед. На Сицилии мужчины не окликают и не свистят женщинам, которые принадлежат кому-то другому. Ой нет. — Нонна покачала головой и потрясла пальцем. — Говорю тебе, Джози, мы словно в другом мире очутились.