Мы снова сели на корабль и доплыли до Брисбейна, оттуда поехали поездом в Ингем. Ингем оказался еще хуже, Джози. Пустынным. Мы жили в буше, и там не было никого, кроме нас и змей. Я полгода не видела ни души, кроме твоего деда. Было так жарко, Джози, что я мылась, а через две минуты нужно было мыться снова, но я не могла, потому что мы берегли воду. Ни кондиционера. Ни плитки на полу, чтобы охладить дом. Ни своего угла, чтобы прилечь остыть. Не дом, а лачуга. Одна комнатенка с грязным полом.
Я оглядела комнату, в которой мы сидели, и удивилась тому, какой путь нищие эмигранты с Сицилии проделали с тех пор.
Около сорока лет назад она жила в лачужке с одной комнаткой, а теперь обитала в двухэтажном особняке с итальянской мебелью, ковром, кондиционером, бассейном и прочей роскошью. Дом нонны обставлен со вкусом, и почему-то мне думается, что и та лачужка была украшена со всем присущим Кате изяществом.
— Австралийцы ничего о нас не знали. Мы были невежами. Они тоже. Джози, ты удивляешься, почему некоторые мои сверстники плохо говорят по-английски. Это потому, что никто с ними не общался, и, что гораздо хуже, они сами не хотели ни с кем общаться. Мы жили в своем маленьком мирке, и чем больше родни и друзей из тех же мест приезжало в Австралию, тем больше становилась итальянская община, и наконец нам уже стали не нужны друзья-австралийцы.
Она продолжила свою историю, а я, укладываясь, размышляла, как иронично, что былое невежество сохранилось до сегодняшнего дня. Невежество, которое, наверное, проживет в этой стране еще долгие годы.
Когда нонна рассказала о жизни сорок лет назад, я с трудом поверила, что Кате было всего семнадцать — моя ровесница, — когда ее выдали замуж и увезли через полмира. Но маме ведь тоже исполнилось семнадцать, когда она родила меня, и это навело меня на мысль о том, насколько мы, современная молодежь, юны.
Может, мы знаем больше или только думаем, что знаем больше, может, делаем намного больше, но нам так не доставалось. Мы бы не справились с тем давлением, которое испытали наши матери и бабушки.
Однако меня заинтересовала та семнадцатилетняя девушка из прошлого. Любопытно, что же с ней произошло. Была ли у нее мечта, и какая именно, и как она превратилась в человека, который мне не нравится. И что самое плохое, я думала о том, не стану ли похожей на нее, когда мне стукнет шестьдесят пять.
Я хотела еще порасспрашивать нонну, но не желала доставлять ей такое удовольствие. Поэтому решила отложить это на другой день. День, когда я посмотрю на фотографию и увижу юную семнадцатилетнюю цыганочку, помешанную на мальчиках, по имени Катя Торелло.
Глава восьмая
Утро, пока еще не прозвенел звонок — лучшие минуты школьного дня. Еще бы, мы друг друга почти шестнадцать часов не видели, столько новостей накопилось.
Что показывали по телевизору. Как дела на работе, если кто-то работает. Что случилось по дороге в школу или из школы. Симпатичный парень, который обратил на тебя внимание. Мысли, пришедшие в голову ночью. Из-за чего опять доставали родители. Журнал, купленный по дороге в школу. Самый симпатичный парень в этом журнале. И c чего ты решила, что он самый симпатичный?
И еще куча всякого. К концу дня мы уже обсудим все подробности, ужасно наскучим друг другу и будем ждать той минуты, когда разойдемся по домам. Но ради десяти минут перед первым уроком стоило прийти в школу. Пропусти их — и отстанешь от жизни.
Среди всей этой суеты я доставала вещи из сумки и прислушивалась к последним сплетням.
Карли Бишоп сидела передо мной, и концы ее распущенных волос время от времени мели по моей парте. Карли Бишоп была одной из «красоток», о которых я уже упоминала. Ну, знаете, те, у которых всегда модная прическа. Если в моде длинные волосы – значит, у всех будут длинные волосы. Кто-то пострижется – остальные сделают то же самое. Вдруг одна заявит, что решила отращивать волосы – все последуют ее примеру.