Мама воспитывает меня в достаточной строгости. Вдобавок бабушка постоянно лезет с дельными советами, хотя ее вмешательство выводит маму из себя. Они постоянно враждуют. С появлением школьного лагеря сражение разгорается с новой силой. Бабушка считает, что, если за мной не присмотрит кто-нибудь из нашей семьи, меня там непременно изнасилуют или убьют. Она упрекает маму в том, что та плохая мать, уделяет мне мало внимания и разрешает остаться в лагере. Мама почти всегда ей уступает, но порой, когда мы собираемся втроем, начинается Третья мировая война.
Трудно сосредоточиться на какой-то одной из моих проблем. Самая большая заключается в том, что я учусь в школе, где преобладают ученики из обеспеченных семей. Богатые родители, богатые предки. В основном англосаксонские австралийцы, которые живут себе припеваючи.
Затем богатые европейцы, из тех, что двадцать лет вкалывали без выходных, чтобы их дети попали в дорогие школы и получали приличное образование, недоступное родителям. Деньги у них водятся, но все они бакалейщики, или строители, или преимущественно рабочие. Тем не менее они весьма предприимчивы. Выходцы из бедных районов превратились в «респектабельных» граждан. Именно респектабельность подняла их в глазах общества.
Я проходила по категории стипендиатов, и при одном только упоминании об этом предпочла бы быть дочерью рабочего.
С первых же дней я почувствовала себя не в своей тарелке. Наверное, потому что не училась со всеми в начальной школе. А может, оттого, что у меня шестилетняя английская стипендия. И зачем я так стремилась ее получить? Она вышла мне боком, ведь в итоге я угодила в школу, которая мне не по душе, а хотела попасть в ту, куда перешли мои друзья, итальянцы и греки. Я считала их ровней, легко находила общий язык, и мы наводили шороху в начальной школе. Они понимали, каково это, когда тебе чего-то не разрешают или когда бабушка сорок лет носит траур. Я даже выглядела, как они. Темные волосы, темные глаза, оливковая кожа. Мы были созвучны — заплутавшие среди двух жизненных укладов создания. И мне было уютно среди них.
Полагаю, в моем случае дела обстояли гораздо хуже. Мама родилась здесь, что, по мнению итальянцев, не позволяло видеть в нас соплеменников. Однако не были мы и полноценными австралийцами, поскольку бабушка и дедушка появились на свет в Италии. Но невзирая на это, в начальной школе я нормально общалась с одноклассниками и была среди них своей. В разговорах мы плавно переходили с итальянского и греческого на английский, за обедом обменивались бутербродами с салями и вяленой ветчиной, и жизнь на школьном дворе протекала здорово, хотя за его пределами все обстояло совершенно иначе.
Отношение итальянских матерей к моей незамужней маме меня подчас бесит. В ее воображаемой опале нет ничего жутко романтического. В шестнадцать лет она переспала с соседским парнем того же возраста, а потом его семья, чтобы избежать последствий, переехала в Аделаиду. Узнав о беременности, он даже не удосужился с ней связаться. Нам известно только, что он барристер в Аделаиде. Не знаю, в чем тут логика, но сверстникам не разрешают приходить ко мне в гости: многие хотели бы, но им нельзя. Бог знает, что, по мнению итальянских мамаш, моя мама может сделать или сказать их детям.
Когда я поступила в школу святой Марты, все лишь ухудшилось — я начала осознавать, что значит расти без отца. И оказалась единственной европейкой не из восточных и северных районов, которой не по карману платить за обучение.
В первый год я постоянно слышала о своей незаконнорожденности, словно больше не о чем было поговорить. Тогда я отчаянно жалела, что больше ни у кого в школе нет независимой матери, верившей в свободную любовь. Смущающее противоречие: твоя мама беременеет вне брака, потому что католическое воспитание запрещает контрацепцию.
Пусть даже ученицы не упоминали об этом вслух, держу пари, они шушукались за моей спиной. Нутром я чувствовала, что никогда не стану своей, и злилась, потому что ни в чем не уступала остальным по части сообразительности.
Как бы то ни было, на следующий день после случая с журналом я не могла дождаться окончания занятий. Заглянула к сестре Луизе, и та вернула журнал, попросив написать сочинение в две тысячи слов на тему «Мой разговор с редактором издания "Страсти"».
Вместо визита к бабушке я отправилась на автобусе прямиком домой, решив использовать выпускной в качестве предлога, чтобы большую часть года с ней не видеться.
Я с облегчением добралась домой — до того было жарко, должно быть, градусов девяносто[1]. Хотелось нацепить шорты и позагорать на балконе.
На передней веранде, раздевшись до пояса, потягивали пиво наши английские соседи с нижнего этажа. Парни приехали посмотреть страну и раньше жили в молодежном хостеле выше по улице, пока не решили перебраться в местечко поуединеннее. Я неплохо ладила с одним из них по имени Гэри, родом из Брайтона где-то в Англии. Он постоянно приглашал меня на чашечку чая, что казалось мне довольно странным, потому что австралийские ребята не очень-то рассиживаются за чаем. Но Гэри, попивающий чай и рассказывающий о своей матушке, смотрелся так же естественно, как и прихлебывающий пиво и скандирующий футбольные девизы клуба «Тоттенхэм».
— Мама интересуется, когда вы подстрижете газон, — заметила я, вынимая почту из ящика.
Газон у нас крохотный, и присматривать за ним — обязанность парней, в то время как мама ухаживает за садом. Обычно ребята лихо с этим справляются. Даже выкрасили деревянный забор и входную дверь в прелестный темно-зеленый цвет, что в сочетании с желтым фасадом выглядит просто отпадно.
— Как ты выдерживаешь носить форму в такую жару? — полюбопытствовал Гэри, протягивая мне банку пива.
Я сделала глоток и вернула ее обратно.
— Веришь, мозги уже плавятся.
Переодевшись в футболку и шорты, я спустилась вниз, чтобы приготовить себе бутерброд, и даже не услышала, как вошла мама. Она, верно, минут пять простояла в дверях, прежде чем я ее заметила.
Вид у нее был обеспокоенный.
— Все хорошо? — спросила я.
Она кивнула.
— Дай угадаю. Тебя удивляет, почему у такой красотки, как я, такая безобразная мать, — заявила я, возвращая масло в холодильник.
Разумеется, это шутка, потому что мама — невероятно шикарная женщина с дивной оливковой кожей, на моей же несколько пятнышек (ненавижу слово «прыщ»).
Мама высокая и стройная, с очень послушными волосами. Я же среднего роста и, вероятно, никогда в жизни не смогу носить бикини, а кудряшки, которые вечно приходится усмирять, достались мне в наследство от отца.
Говорят, я похожа на маму и нонну, но красотой я явно обделена.
— Нет, меня просто поражает, как у твоей чистюли-мамы выросла такая неряха-дочка.
— Я уберусь, спасибо на добром слове, — буркнула я, проходя мимо нее в гостиную, где на обеденном столе были разбросаны мои учебники.
Терраса настолько мала, что столовая совмещена с гостиной, но в этом нет ничего ужасного. Зато можно есть перед телевизором, готовить уроки перед телевизором и заниматься гимнастикой перед телевизором. Меня это вполне устраивает.