Но на тот момент моей самой большой проблемой был Джон Бартон. В понедельник днем я шла в библиотеку Сиднейского университета и столкнулась с ним. Он выглядел нерешительным и подавленным, и я задумалась: а вдруг Джон решил, что нам не стоит дружить. Сделав крюк, мы пошли в кофейню, и он начал опускать мое настроение до уровня плинтуса. Это было в сто раз хуже ночи дебатов. Судя по всему, Джон сильно потерял в весе, что ему вообще было противопоказано. Его глаза всё время блуждали, и, не знай я его так хорошо, то поклялась бы, что он под кайфом. Не знаю, из-за Джейкоба ли, но меня уже не тянуло к Джону, как раньше.
— Ненавижу эту дерьмовую жизнь, — ни с того, ни с сего выпалил он, пока мы сидели в кофейне.
Я посмотрела на него, не зная, что ответить. То есть жизнь, конечно, не клубника со сливками, но и дерьмом я бы ее не назвала.
— В чем дело?
Джон потряс головой и сжал губы в тонкую линию.
— Отец был дома, когда я пришел сегодня днем. Проверял мою почту. Он владеет моей жизнью, так что, само собой, уполномочен и почту смотреть, — горько выплюнул он. — Я не выиграл олимпиаду по математике. Даже в первые пять процентов не попал. Проклятая Сиднейская грамматическая школа снова всех уела.
— Да подумаешь, Джон. Это не конец света.
Он прикрыл глаза ладонью, потом потер лоб.
— Дело не в его словах, Джози, а во взгляде. Он смотрит на меня, и в его глазах плещется разочарование.
— Уверена, отец тебя любит, Джон.
— О да, — кивнул он. — Когда я даю всем прикурить на предметных олимпиадах. Когда одерживаю верх в дебатах. Когда выигрываю футбольный матч. Когда меня выбирают старостой школы. Когда я побеждаю, побеждаю, побеждаю. А когда проигрываю — он меня ненавидит. Так что я обязан побеждать. Я обязан и дальше быть лучшим в мире. Джози, я не хочу изучать право. Всё будет в пару миллионов раз хуже этого учебного года и растянется на пять лет.
— Ну же, не накручивай себя, — сказала я, внимательно глядя на него.
Лицо у него было бледное и в прыщиках.
— Отец меня в гроб вгонит, — пробормотал он. — Просто в гроб.
— Джон, остынь. Ты очень умен и можешь стать тем, кем захочешь.
— Но я не знаю, кем хочу быть! — Он схватил меня за руки. — Как я могу сказать отцу, что не хочу изучать право, если у меня нет запасного плана?
— Совсем даже понятия нет?
Он нерешительно поднял на меня потухшие глаза.
— Не думаю, что хочу продолжать эту жизнь, Джози.
Сначала я не поняла. Думала, как еще можно жить, и только когда вгрызлась в яблочный штрудель и разглядела отсутствующие глаза Джона, осознала, что под альтернативой жизни он имел в виду смерть.
— Эта жизнь — дерьмо. Всё, о чем мы думаем — хапнуть денег и власти. Ты посмотри на окружающую несправедливость, терроризм и предубеждения, Джози.
И на минуту — нет, если честно, на секунду — я задумалась, а не прав ли он? Вдруг всё кругом — лишь большое бессмысленное ничто? В это крохотное мгновение мне стало интересно, а хочу ли я и дальше жить вот так. Хочу ли получать сердечный приступ всякий раз, как услышу трескотню американца в наших новостях. Американцы слишком уж всерьез себя воспринимают. Каждый раз, слыша американский акцент на радио, я думаю: они сумели вовлечь нас всех в очередной чудовищный конфликт. Хочу ли я растить своих детей, зная, что в их сердцах таится тот же страх? Наверное, рай — чудесное место, куда можно сбежать от безумия, но я пока не готова к раю и не думаю, что он готов принять меня. Самое плохое в том, что стычки и несправедливости, с моей точки зрения, лучше, чем это идеальное место, куда нам однажды предстоит попасть. Так что секунда миновала, и я снова начала любить бессмысленное существование.
— Отец Стивен сказал, что мир — это состояние ума. Мира во всем мире никогда не будет, Джон, поэтому следует хранить его в душе, и тогда мы обретем счастье.
— Отец Стивен? Какого рожна он знает? Бога нет, Джози.
— Ты не веришь в Бога?
Он скептически посмотрел на меня.
— Боже, какая ты наивная.
— Ты только что сказал «Боже».
— Это всего лишь фигура речи.
Раньше я никогда не разговаривала с атеистом, так что понятия не имела, как отвечать.
Я шутила, заказала для него новый капучино и надеялась, что в следующий раз, когда мы встретимся, Джон скажет: «С первым апреля, Джози», хотя была уже середина июня. Сидя напротив него, я отчаянно желала оказаться рядом с кем-то нормальным, вроде Джейкоба, который наслаждался своей простецкой жизнью.
Жаль, что не получится выйти из кофейни и столкнуться с Джейкобом. Теперь я понимала, что в провале нашего кино-свидания была и моя доля вины. Я слишком многого ждала. Требовала, чтобы он соответствовал моим ожиданиям, а не был самим собой. Мысли вернулись к Джону, и я потянулась к его плечу.
— Нам дали задание — описать всё, что мы чувствуем в этот момент. Всё потому, что у всех настоящий стресс из-за выпускных экзаменов. Можем сочинять в любом стиле. Хоть стихами, хоть в виде письма. Потом надо отдать сочинение тому, кому мы доверяем, и после экзаменов этот человек должен его прочесть. И спросить, чувствуем ли мы всё еще то же самое.
— И как тебе сейчас? — спросил он.
Я пожала плечами.
— В этом году в моей жизни случились кое-какие перемены, в том числе переоценка некоторых людей и явлений. Но мне нужно всё записать. Будет что-то типа терапии. Можно я отдам его тебе? Знаю, ты поймешь, что я ощущаю.
Он вдохнул и кивнул.
— А можно я тоже так сделаю? Ну, дам тебе свои чувства в записи?
Я улыбнулась ему и кивнула.
Мы провели остаток дня, описывая свои мысли. Сложили листы пополам и заклеили липкой лентой.
Когда Джон передавал мне свое заклеенное сочинение, его рука дрожала. А когда я отдала ему свое, то мгновенно захотела отобрать. Только что я выдала свои самые глубокие чувства. Чувства, которые не могла объяснить даже лучшим подругам или матери. Я как будто пустила Джона в свою душу, и сразу же, думая об этом, усомнилась, что туда кому-то можно лезть.
Вернувшись домой, я положила сочинение Джона в шкатулку с драгоценностями. Может, потому, что в ней лежали самые ценные для меня вещи, а душа Джона Бартона была бесценной.
Я чувствовала вину, пожалуй. Чересчур углубилась в собственные проблемы, но ведь по сравнению с Джоном или другими одинокими людьми я самая счастливая девушка в мире.
В пятницу у нас исповедь. Она бывает один раз в семестр. Одно и то же каждый раз. Я сижу там, бормоча себе под нос, потому что обычно забываю кусочек «Благословите меня, отче, ибо я согрешила». Когда это сказано, начинаю перечислять грехи. Одни и те же каждый раз.
Я была непочтительна с мамой и бабушкой.
Я ленилась.
Я вела себя эгоистично.
Как-то раз в прошлом году я начала говорить, и отец Стивен сказал: «А, это ты, Джози».
Вы можете в это поверить? Он меня узнал по грехам. Я такая зануда, что у меня с течением лет и грехи не меняются.
Я немножко влюблена в отца Стивена. Он не молод или еще что. Ему почти сорок. Но есть в нем что-то эдакое... Такие сердце и душа.
Однажды он во искупление грехов приказал мне прочитать по молитве на каждую бусину четок, поскольку я заявила, что не верю в Бога и что распятие было большой рекламной акцией, исполненной предками Джимми Сваггарта[5] ради выколачивания денег. (Несколько месяцев в девятом классе я заявляла, что не верю в Бога, так как иногда отсутствие Его в твоей жизни означает, что тебе не нужно стыдиться или бояться многих вещей.)
5
Джимми Сваггарт (род. в 1935) — известный пастор-евангелист, певец, автор со скандальной репутацией, устраивающий громкие теле- и радиошоу.