— Однажды, — прервала её тетушка Патриция, — они приехали на грузовике. Начали с севера Квинсленда и поехали в южном направлении. Забрали всех итальянских мужчин. Даже мальчиков. И всё из-за этого ублюдка Муссолини!
— Они называли нас чужаками, — сказала нонна Катя. — Поймали Франческо и отправили с первым же грузовиком, но долго не могли найти дядю Рикардо.
— Ах, Мадонна миа! — воскликнула тётушка Патриция; нож в её руке описывал круги. — Мы всё плакали и плакали. «Что же нам делать?» – спрашивали мы себя. – «Где Рикардо? Его уже нет в живых?».
От волнения она стала обмахиваться, и Роберт погладил ее по руке.
— Всё в порядке, ты же знаешь, что он жив. Не заводись.
Мы переглянулись, усмехнувшись их театральности.
— Его спрятала австралийская семья, жившая дальше по дороге, — поспешно сказала нонна, чтобы в ее рассказ не влезла тетушка Патриция. — Дядя Рикардо был одним из немногих итальянцев, кто общался с этими австралийцами и влился в их компанию. Он выучил язык и требовал, чтобы все на нем говорили. Дедушка Франческо отказался его учить и мне бы не дал, но дядя Рикардо был сильным и учил Патрицию, так что в течение дня она учила меня.
— Они вообще его нашли? — спросил Роберт.
— Ах, Дио мио, — взмолилась тётушка Патриция.
Мы с Робертом опять закатили глаза.
— Он пробирался к нам по ночам, но однажды эти люди по соседству, Тёрнеры... Томпсоны – их тупая фамилия роли не играет – выдали его. Если б я их сегодня увидела, то плюнула бы им в рожи!
Нонна с тётушкой заругались на итальяском, выражая единодушие в этом вопросе.
— Вот такими мы были, Джозеппина, — двумя беззащитным женщинами, да еще и совершенно одни. Я с маленьким мальчиком, ожидающая еще одного ребёнка. Кате испортили весь сад, потому что некому было за ним смотреть. Мы были бедны, как церковные мыши. В наш дом проползли змеи, Роберто, змеи!
— Так что в один день я сказала: «Всё, хватит», — вмешалась нонна, драматически взмахнув руками в воздухе. — Я пошла поговорить с военными.
— Мы все были в истерике, — сказала тётушка Патриция. — Умоляли Катю не ходить. Другие итальянки обезумели. Мы думали, что военные придут и следующими заберут нас или наших детей, но Катя сказала «хватит».
— Я думала, что, возможно, если я с кем-то поговорю, они нас пожалеют и пришлют обратно одного мужчину. Может, всех наших мужей.
— Но они этого не сделали, — прошипела тётушка Патриция. — Катя вышла, и ее остановил большой высокий австралиец: «Катя?». Мы все посмотрели на неё: «Откуда она знает этого человека?».
— Это был Маркус Сандфорд, — улыбнулась нонна. — Он был в армии. Тогда я не видела его уже два года. Ему было приятно меня встретить. Маркус обрадовался, что я стала лучше говорить по-английски, и когда он услышал о наших проблемах, то сделал всё, что было в его силах, чтобы освободить одного из мужчин. Но это было невозможно. Всё что он мог сделать – заверить нас, что с ними хорошо обращаются. Но нам не нужны были заверения. Нужна была ещё одна пара рабочих рук.
— Так нашей парой рабочих рук стал Маркус Сандфорд. Он давил помидоры с нами, помогал выращивать шпинат, смотрел за садом, всё делал!
— Но другие женщины этого так просто не оставили, — простонала нонна Катя. — Патриция, помнишь сеньору Гренальдо? Та ещё сплетница! Она же обязана была спросить: «А что какой-то мужчина делает в доме Кати Алибранди?». Любопытная Варвара!
— Но нам было всё равно. Всё было невинно! — вскинулась тётушка Патриция. — Он помог нам. Он любил моего маленького Роберто и даже помог освободить твоего дядюшку Сальваторе, Роберто.
— Маленький Роберто – это тот, который умер? — спросила я.
Нонна с тётушкой обе перекрестились и поцеловали кончики пальцев.
— О, радость моя, Робертино. Я ещё оплакиваю его, Катя. Мне всё ещё очень тяжело.
— Однажды мы не смогли его найти, и все кинулись на поиски. Итальянцы, австралийцы, испанцы... все, — начала рассказывать нонна. — Мы целый день искали маленького Робертино. Маркус? Он только этим и занимался.
— Даже австралийки стали подходить с чаем и сэндвичами, пока мы молились и плакали. Позже вечером, когда мы сидели на веранде, наблюдая за фонарями, виднеющимися сквозь деревья, подошёл Маркус, держа что-то в руках. Он плакал. Я плакала. Патриция плакала. Мы пошли ему навстречу, чтобы посмотреть, что он держал.
— Это был мой маленький Робертино. Он утонул в ручье, — тихо сказала тётушка Патриция. — Всё ещё плача, он передал мне Робертино.
— А я всё вопила и вопила, — продолжила нонна Катя. — Кричала от злости. Я винила Маркуса Сандфорда. Винила эту страну. Если бы с нами были мужчины, мы были бы в состоянии проследить, чем занимается Робертино, но мы были слишком заняты, будучи вместо них во главе дома, потому что наших мужчин австралийцы забрали в свои лагеря.
— Все в городе пришли на похороны. Помнишь, Катя? Но мы больше никогда не видели Маркуса Сандфорда.
Я бросила взгляд на нонну, но она отвернулась. Почему-то я сомневалась, что та в самом деле больше никогда его не видела.
— Хватит о прошлом. А что насчёт тебя, Джозеппина? У тебя есть парень? — спросила меня тётушка Патриция.
— У меня сотня парней, тётушка, — ответила я. Поцеловала ее, подняла полный бочонок помидоров и отнесла их туда, где были мама с дядей Рикардо.
Как и во все дни томатов, на ужин мы ели спагетти, сделанное своими руками. Традиция, от которой мы никогда не откажемся. Традиция, от которой, вероятно, я сама не откажусь, потому что, подобно религии, воспитание сидит так крепко, что, куда бы вас ни занесло, забыть его попросту невозможно.
Глава двадцатая
На 29 июля приходился День святой Марты, и в его честь мы проводили традиционный пеший марафон. Подобные события я ненавидела особо.
К восьмому классу случай увидеть монахинь в кроссовках перестал будоражить, и единственное, что радовало в эти дни — возможность надеть то, что нравилось.
Как обычно, пройдясь по родным в воскресенье, я собрала сто долларов для «Международной амнистии»[9], а в понедельник мы сидели в классе и слушали, как сестра Луиза дает те же наставления, травит те же шутки и выдает те же угрозы, что и год назад.
Наверное, нытье Серы завладело моим вниманием лишь благодаря эффекту попытки организовать пятьсот учеников.
— Трей Хэнкок в Сиднее, — выпалила она, когда последние ученики вышли. — Он остановился в «Сибил Таун-Хаус».
Трей Хэнкок – солист группы «Гипнотизеры». Он из Штатов и самый великолепный парень в мире.
— Зачем она нам это рассказала? — спросила я Ли.
— Бога ради, Джози. Ты хочешь провести остаток дня, приглядывая за этими идиотами?
— Откуда ты узнала, что Трей Хэнкок в Сиднее? — спросила Анна.
— Молли Мельдрум намекнула на это в «Теленеделе», а моя кузина работает в «Сибиле» и говорит, что видела его.
— И слово это стало Писанием, — съязвила я.
— Что ж, я пошла, — сказала Сера, подтягивая черные колготки прямо посреди дороги.
— Сестра раскудахчется.
— Сестра, сестра, сестра, — передразнила Сера. — Господи, Джози, живи рискованно. Можно подумать, она назначила тебя Богом.
Ли пожала плечами и посмотрела вслед удалявшимся ученикам:
— Полагаю, это лучше, чем плестись в хвосте марафона.
— Знаю, что лучше, Ли, но не могу. Я же куратор.
9
«Международная амнистия» (Amnesty International) - одна из крупнейших международных правозащитных организаций, которая борется за права людей и действует более чем в 150 странах мира.