Но потом он засунул руки мне под юбку, я почувствовала его ладони между своими бедрами и, посмотрев наверх, увидела плакат с мотоциклом, на котором было написано: «Засунь что-нибудь между ногами». И поняла, что могу бездумно потерять свою девственность в спальне Джейкоба, при том, что его отец сидит в соседней комнате.
— Хватит, Джейкоб. — Я задыхалась.
— Да ладно, Джози, всё будет хорошо.
— Мне кажется, пора остановиться, пока мы не зашли слишком далеко.
— А что в этом плохого? — Он целовал мне шею.
— Ну, всякое.
Он приподнялся на локтях и посмотрел на меня сверху вниз:
— У меня кое-что есть.
Я чувствовала на лице его дыхание.
— Что?
— Чтобы всякого не случилось, глупышка.
Я покачала головой и оттолкнула Джейкоба, пытаясь опустить юбку вниз.
— Джейкоб, посмотри на себя. Посмотри на нас обоих. Мы в школьной форме. Твой отец в соседней комнате. Мама ждет меня домой через пять минут. Что в этом романтичного?
— Джози, мы ведь переспим рано или поздно.
Я поправила блузку и села, скрестив руки, а потом заявила, не глядя на него:
— Не сегодня и не сейчас.
— Хочешь сказать, никогда? — рассердился он.
— Мы снова поссоримся? Джейкоб, боже, мы только и делаем, что ссоримся.
— Джози, я хочу тебя. Мне никто в жизни настолько не нравился.
— Нравиться — недостаточная причина для секса. Я могу забеременеть, подцепить СПИД или еще что-нибудь.
— Я же сказал тебе, у меня кое-что есть! — он уже кричал.
— Презерватив всех наших проблем не решит.
— Ты что, собираешься на всю жизнь остаться девственницей?
— Нет. До тех пор, наверное, пока не буду с кем-нибудь помолвлена. Или мне не исполнится двадцать или сколько там.
— Меня сейчас вырвет, — покачал он головой.
— А что в этом плохого?
— Джозефина, добро пожаловать в девяностые. От женщин больше не требуется хранить девственность.
— Нет, это тебе добро пожаловать в девяностые, Джейкоб! От женщин больше не требуется покорно подчиняться.
— Ты что, считаешь ее чем-то вроде приза? — презрительно спросил он.
— Нет. Девственность не приз, и я не приз. Но она моя. Принадлежит мне, я могу отдать ее только однажды и хочу быть уверена. Джейкоб, я не хочу рассказывать, что мой первый раз оказался неудачным, ничего не значил и что я при этом была в школьной форме.
— Но тебе почти восемнадцать. Достаточно взрослая. Все остальные этим занимаются.
— И в следующем году кто-нибудь скажет кому-нибудь еще: «Тебе уже шестнадцать, все остальные этим занимаются». Или однажды кто-нибудь скажет твоей дочери, что ей тринадцать и все остальные этим занимаются. Джейкоб, я не хочу делать что-то только потому, что делают все остальные.
— А как насчет того, что мы сами этого хотим? Я уж точно хочу. — Он схватил меня за руки.
— Но я не знаю, люблю ли тебя достаточно сильно, и не уверена, любишь ли ты меня достаточно. Мы даже не любим друг друга, Джейкоб!
Какое-то время мы лежали молча, пока он не пихнул меня локтем и не сказал угрюмо:
— Ну я-то уверен. Почти.
— В чем?
— Ну, сама знаешь. Ты мне нравишься... ладно... я тебя люблю.
Он казался взволнованным, и я обняла его:
— Вообще-то я тоже тебя люблю, Джейкоб.
— Я по-настоящему скучал по тебе, пока ты была в Аделаиде, и иногда, когда мы пару дней не видимся, просто схожу с ума. — Он говорил искренне и смотрел на меня так, будто ему было необходимо, чтобы я поняла.
— Я тоже по тебе скучала.
— Ладно, не буду больше тебя уговаривать, — вздохнул он. — Ограничимся умными разговорами.
Я рассмеялась и прижала его покрепче:
— Понемножку и того и другого не помешает.
— Тебе не помешает, — холодно возразил он. — А меня с ума сведет.
Потом он отвез меня домой, но сначала мы остановились за несколько кварталов и целовались столько, что у меня разболелись губы.
Думаю, мама поняла, чем мы занимались, потому что всё время поглядывала на нас обоих, но ничего так и не сказала. Только в половине десятого выдала Джейкобу остатки лазаньи, чтобы он взял их с собой для отца — то есть намекнула, что ему пора домой.
— Позвони мне, — крикнула я ему с крыльца.
— Нет, ты позвони. Я люблю, когда ты проявляешь инициативу, — ухмыльнулся он.
Я кивнула и села на верхнюю ступеньку. Казалось, все мои проблемы рассеялись.
Глава двадцать пятая
Сижу в своей комнате растерянная, сердитая и совершенно дезориентированная. Проведя всю жизнь в попытках найти в ней свое место и почти добившись цели, я снова в исходной точке. Сегодня мамин день рождения. Ей исполнилось тридцать пять, и мы с нонной испекли для нее торт и устроили небольшой праздник: пригласили тетю Патрицию с семьей, и за столом в бабушкином доме собралось десять человек.
— Первое октября, значит, зачатие произошло в первый день нового года, да, тетя Катя? — спросил Роберт, целуя нонну в макушку.
— Тоже всегда так думала, — засмеялась мама, задув свечи. — Ровно девять месяцев, правда?
— С каких это пор дети рождаются ровно через девять месяцев? — фыркнула кузина Луиза.
В университете она изучает естественные науки и думает, что знает о них всё.
— Ладно, если зачатие произошло на неделю раньше, то выпало на Рождество. Так даже забавнее. «Счастливого Рождества, Катя», сказал бы дедушка перед тем, как...
— Роберт! — хором закричали мы все.
— Роберт, я помню своего отца. Не думаю, что он был романтиком, — заметила мама.
— О, еще каким, — возразила тетя Патриция. — Кристина родилась в их первый год в Сиднее, и в Рождество Франческо работал на ферме к северу от Ингема, так что, наверное, несколько раз приезжал домой, чтобы зачать Кристину.
Я посмеялась вместе со всеми, а затем внезапно умолкла.
Вокруг всё еще звенел смех. Гости угощались тортом. Луиза спорила с Робертом, сколько на самом деле продолжается беременность, мама танцевала по комнате со всеми любимым дядей Рикардо, тетя Патриция разнимала Джозефа и Кэти, вцепившихся друг другу в волосы. Все чем-то занимались, за исключением двух человек: меня и нонны Кати. Мы вдвоем просто наблюдали за происходящим. Мой мозг бешено работал. Бабушка выглядела задумчивой. В эту самую минуту я поняла кое-что, способное изменить наши жизни.
После ухода гостей я осталась у бабушки. Сказала маме, что домой вернусь пешком, так что она отправилась ужинать к кузине.
Провожая ее взглядом, я подумала, что никогда не видела никого красивее. Не в смысле внешности, а внутренней красоты. Мама просто сияла, и я думала только о том, что она заслуживает намного большего, чем любая другая женщина в мире.
Нонна Катя подошла ко мне сзади и поцеловала в макушку, но я отстранилась.
— Ты лгунья, — бросила я, возвращаясь на кухню.
— Что ты такое говоришь, Джоцци? — спросила она, следуя за мной.
Я в гневе развернулась. Так разозлилась, что хотела ее ударить.
— Ты лгунья, — хрипло прошептала я. — Ты всю жизнь внушала нам, что делать и когда. Учила уважению к окружающим, чтобы нас считали идеальными и не сплетничали о маме. Ты не пускала Майкла в дом, когда узнала, что он мой отец. Ты позволила мужу выгнать мою беременную маму из дому, а ей было всего семнадцать! Ты заставила ее всю жизнь чувствовать себя человеком второго сорта...
— К чему все это, Джоцци? — растерянно вскрикнула нонна.
— Ты с ним спала. С Маркусом Сандфордом.