Она выпрямила спину, отчего черный шелковистый свитер натянулся на груди. Пикассо замер. Любое ее движение пугало его, как будто она была колдунья и он боялся ее чар.
— Ну вот. Потом еще была история с лунным камнем. Как-то раз я увидела в витрине антиквара на улице Экуф очень красивое кольцо. Зашла узнать, сколько стоит. А позже, днем, открыла сумку, а оно там лежит. Я решила, что у меня, наверное, клептомания, или как там это называется?
Пикассо вытащил небольшой полицейский блокнот с картонной оранжевой обложкой. Почерк у него оказался мелкий, острый, совершенно неразборчивый. «Интересно, как я буду расшифровывать его любовные письма», — подумала Алиса.
— Что-нибудь еще?
— Да, есть и еще. Прошлым летом я ездила в отпуск к сестре, это в Пулигане. На пляже ко мне подошел мальчик и сказал, что в баре меня спрашивает какой-то мужчина. Захихикал и убежал. Время было обеденное, в баре толпилось полно народу. Мне с трудом верилось, что поклонник Элиота может ошиваться в баре «Пляж Но», но кто знает? Взяла себе мороженое, стала ждать. Ничего не произошло. Одиноких мужчин в поле зрения не обнаружилось. Ну, я посидела-посидела, да и ушла.
Пикассо вздохнул и пристально, словно не веря своим глазам, посмотрел на Алису. Неужели эта белокурая женщина в черном действительно сидит рядом с ним? И губы перед встречей накрасила… Она рассказала ему о свидании у фонтана перед Бобуром, но ни словом не обмолвилась о смерти матери и о том, что ей пора пулей мчаться к сестре, чье яростное негодование явственно ощущалось даже здесь, несмотря на расстояние.
— Я вас провожу, — сказал инспектор, расплачиваясь с официантом.
Солнце, яркое, какое бывает только в очень морозные дни, било в глаза, слепило металлическим блеском. Устроившись в машине Пикассо на месте смертника, Алиса чувствовала исходящее от его фигуры мощное тепло, похожее на жар костра. Зима пахла холодным табачным дымом. Инспектор вел уверенно и умело, ловко перестраиваясь из ряда в ряд. Алиса поняла, что задремала, когда в кармане у нее зазвонил телефон. Венсан. Договорились быстро. Она едет первой, чтобы помочь с организацией похорон, а он будет завтра и детей привезет. Да, в школе предупредил. «Ну хорошо», — бросила она и отключилась.
Пикассо молча слушал и не верил своим ушам. Странная женщина. У нее мать умерла, а она носится по Парижу за каким-то призраком. Алиса сидела с ним рядом, но мыслями пребывала в собственном мире, размышляя об умершей матери, предстоящей схватке с Клотильдой и незнакомце, который мешал ей гораздо больше, чем мог надеяться.
— Вы потеряли мать? — спросил он, когда они выезжали на бульвар Тампль.
— Я ее потеряла довольно-таки давно. Тридцать лет беспробудного пьянства, как вы думаете? Мне кажется, вам по работе хорошо известно, что это такое.
— О да.
Они молчали до самого Бобура.
— Высадите меня вон там, — попросила Алиса, взявшись за дверцу.
Пикассо смотрел, как она переходит улицу на светофоре, низко опустив голову, готовая к борьбе с холодом и ожидавшей впереди неизвестностью, от которой не отказалась бы ни за что на свете. Он имел право ставить машину где заблагорассудится и поспешил им воспользоваться. Алису он засек на площади. Она стояла возле фонтана, замерев в неподвижности, словно в уме вела замеры местности. Он прислонился к каменной стене и позвонил Куаньяру, продолжая следить за спектаклем, разворачивающимся на площади для единственного зрителя — его самого.
— Куаньяр? Примерно год назад. Английское стихотворение и встреча в музее Гиме. Запишите. И еще. Антиквар с улицы Экуф. Кража кольца, примерно полгода тому назад, с лунным камнем. И булочная. Разузнайте насчет сосульки. Пока.
Изо рта Алисы, нетерпеливо переминавшейся с ноги на ногу, вырывались густые клубы пара. От мороза сводило пальцы, и Пикассо засунул руки в карманы. Он задумался о своем помощнике, и ему показалось, что на фасаде церкви Сен-Мерри на другой стороне площади проявилось его неправдоподобно огромное лицо. Вот уже десять лет он валандался с этим бедолагой, которого бросила красавица жена, — развод, раздел имущества, чемоданы на тротуаре. С тех пор тот перестал следить за собой, ходил, провонявший потом, с вечно разинутой в изумлении варежкой, мыкался, не умея скрыть отчаянной тоски по былым временам. Ему было плевать на сиюминутные радости, телевизор с плоским экраном, спецэффекты, пирсинг и телевикторины. Его горе не поддавалось осмыслению, как рак, застывший на предпоследней стадии. Мрачный Куаньяр с красивым лицом гусара — квадратный подбородок, синеватая щетина, сосредоточенный взгляд — жил как натянутый резиновый шнур, протершийся до белизны в слабых местах, тронь его, неизвестно, что будет — разрыдается или пойдет крушить все вокруг. Пикассо старался обращаться с ним, демонстрируя максимум мужской солидарности, что, судя по всему, позволяло тому кое-как мириться с жизнью.