— Почему вы мне об этом рассказываете? — спросила Алиса. Она еще никогда не слышала, чтобы Пикассо рассуждал подобным образом.
— Мы же говорили о вашем отце. Мне он показался довольно-таки трогательным.
— Кривляка! — злобно буркнула Алиса. — Знаете, однажды он объявил, что уходит из дому. И все-таки остался. Переселился в сарай. И стал занимать гораздо больше места, чем раньше, до того как вроде бы ушел. Чтобы попасть в его халупу, надо было постучать условным стуком, да еще дождаться, пока мать куда-нибудь уйдет, потому что она запретила нам с ним видеться. Так они и существовали: он по одну сторону границы, она по другую, а мы — посередине, на нейтральной территории. И каждую минуту ждали подвоха. — Алиса разгорячилась. — Они использовали нас как публику. Она долбала его фортепианными концертами, каждый — как ругательство. А он читал нам Новалиса в оригинале. Сами по себе мы их нисколько не интересовали. Просто им нужны были зрители. Они всю жизнь что-то изображали, как он вот только что, на кладбище. А играть перед пустым залом им было неинтересно. — Алиса глубоко вдохнула холодный воздух, причинивший ей боль, посмотрела на Пикассо и улыбнулась. — Но вообще-то мне на все это глубоко наплевать. Да нет, все правильно. У нас нынче похороны, и мы говорим о прошлом. Хотя, если честно, что меня удивило, так это чужое удивление.
— Не понимаю, о чем вы.
— Я о том, что люди смотрят на нас печальными глазами, и нам становится грустно, потому что так полагается — грустить в такой день, как этот. С моими детскими воспоминаниями все то же самое. Когда я кому-нибудь рассказываю о своем детстве, я вижу, как человек ужасается, и мне самой становится страшно, хотя на самом деле я больше сочиняю, чем рассказываю, как все было в действительности.
Они уже подходили к дому. Алиса пригласила инспектора зайти. На вешалке она повесила свое пальто поверх его, чтобы оно пропиталось его запахом. У нее было немало подобных пунктиков. Провела Пикассо в гостиную и представила собравшимся.
— Пикассо? Ну надо же! Знаете, а мне однажды делал ключи слесарь, которого звали Магритт. Это было в Фекане. Я ему говорю: наверное, вас уже одолели шутками насчет вашей фамилии. А он отвечает: да что вы, никто и знать не знает, что есть другой Магритт. И добавил: во всяком случае, из тех, у кого проблемы с ключами.
«Вот за что мы и любим Фигу», — подумала Алиса. Она, как никто, умеет заполнять паузы в разговоре, особенно неловкие паузы. Как кетчер в бейсболе, мгновенно ловит перчаткой самые трудные мячи. Вот и сейчас все вокруг засмеялись. Алисе стало почти хорошо. В доме было тепло, за окнами в великом безмолвии устраивался на ночлег синеватый снег. Венсан распрощался и уехал. «Осторожнее за рулем, туман сильный, приедешь, позвони». Сидя возле клюющего носом Анри, Алиса восстанавливала в памяти весь недавний разговор с инспектором, и это доставляло ей удовольствие, как будто они снова были один на один. «Вот человек, который ничего не бросает на полпути и всегда точно знает, что делает», — думала она. Клотильда время от времени посматривала на сестру. Летели минуты. Алиса задремала, Пикассо узнал все, что хотел, Фига добилась приглашения в Португалию, Клотильда поняла, что ее сестра влюбилась, а Анри приснилось, что он с родителями и братом гуляет по Берлину и разговаривает по-немецки. Алису разбудил взрыв смеха.
— Ну конечно, удачнее времени выбрать было нельзя!
— Для чего? — спросила Алиса у разъяренной Клотильды.
— Чтобы идти смотреть ужастик! Еще и Шарля с собой собрались тащить! Ну ладно, все к столу!
Она попросила Пикассо, чтобы он сел рядом с ней. Тетя Фига, жалуясь на возраст, молча ела — должно быть, действительно устала. В изгибах пара, поднимавшегося над горячим супом, пролетел не один тихий ангел. После кладбища, снегопада все нуждались в покое, и Фига снова все поняла правильно.