— А почему монстры?
— Откуда я знаю? Потому что вызвали пожарных и лишили его славы мученика. Разве его поймешь? Он в то время увлекся мистикой. Грибы жрал, медитировал, даже пытался играть на ситаре. Просто обкуриться ему было мало — он, видите ли, искал свое личное пространство. Ну и прочее в том же духе.
К удивлению Алисы, привыкшей, что ее сетования натыкаются на глухую стену непонимания, Пикассо улыбнулся. «Мы росли в одно и то же время и читали одни и те же книги», — счастливо подумала она. Им принесли заказ. Они молча принялись за еду, пытаясь переварить важные мысли, которыми только что обменялись.
— Я запросил в клинике медицинскую карту вашего отца.
Внезапное погружение в ледяную воду прошлого заставило ее вздрогнуть. Она предпочитала не тревожить тени минувшего.
— Не люблю ворошить былое. Всегда есть риск, что примешь тогдашние чувства за нынешние. Знаете, в сорок лет переживать детские эмоции… Смешно. А почему ваше внимание привлек именно мой отец?
— Вряд ли в Лувре за вами следила ваша тетушка. Фигура не та.
Алиса улыбнулась и посмотрела инспектору прямо в глаза:
— Вы любите свою работу?
— Нет, больше не люблю. Хотел бы заняться чем-нибудь другим, только не знаю чем. — Он впервые произнес это вслух, не таясь.
— Ну, что вас интересует, помимо полицейских расследований? — спросила она, выбирая в корзинке кусок хлеба.
«Вы», — подумал он про себя и ответил, что ничего.
Венсан был победитель, человек солнечного полудня, определила Алиса. Пикассо — темный лес, с его извилистыми тропками, молчанием и скрытыми страстями. Она сама иногда становилась такой, когда жгла за собой мосты, слепла и глохла. И пахло от него… Как на лестнице в ее доме — чем-то старинным, не поддающимся описанию.
— Дня через три-четыре получу результаты. Тогда и обсудим.
— Рождество встречаете дома? — Алиса вдруг с ужасом осознала, что понятия не имеет, как будет без него обходиться.
— Да. Элен не очень-то все это любит, но мы стараемся ради Жюльетты. Потом они уедут, куда-то в Центральный массив, на курсы йоги.
— А вы с ними не едете? — хитро прищурившись, спросила она.
Пикассо неожиданно стало тошно оттого, что надо возвращаться домой и встречаться с Элен, которая утром объявила ему по телефону, что «им надо серьезно поговорить». Последний раз она прибегала к этой угрозе в 1997 году, когда решила бросить все и уехать на Тибет. Воспоминание о приступе этой дури до сих пор комом стояло у него в горле, убивая всякую надежду на счастье. Как в любом неудачном браке, когда двое чувствуют себя рабами на галере.
За десертом настроение у Алисы изменилось. Она уставилась куда-то за спину Пикассо, где, вне поля его зрения, очевидно, происходило нечто необычайное. Ее глаза перебегали с места на место, словно следили за чьими-то перемещениями: вправо-влево, вправо-влево. Он воспользовался этим, чтобы в свое удовольствие смотреть на нее. Она — просто чудо, размышлял он, прекрасное чудо, сродни редчайшему произведению искусства. И эти черные шелковые одежды, и восточный аромат духов… Она не принадлежит этой эпохе, она вообще существует вне времени. Она — женщина, которая одевается в красное на похороны и чьи белокурые волосы подрагивают, как будто живут своей отдельной жизнью. Она — женщина, у которой есть все основания быть несчастной, но на самом деле не имеющая ни малейшего представления о том, что такое несчастье.
— Что там случилось? — наконец не выдержал Пикассо.
— Да нет, ничего. Забавно. Хозяин этого заведения… В общем, я с ним спала. Двадцать лет назад. Он меня не узнал.
Пикассо почувствовал, как кровь ударила ему в голову. Не слушая ее тихого: «Не надо!» — он быстро обернулся.
— Здоровяк за барной стойкой?
Алиса кивнула.
— Нет, вы только представьте себе, — заговорила она, делая знак официантке принести счет. — Я сижу здесь и думаю: вот, я лежала в постели с этим мужиком, а он стоит в нескольких метрах от меня и спокойно вытирает стаканы и даже не помнит меня. Все-таки это не такой уж пустяк — переспать с кем-нибудь.
Пикассо резко поднялся со стула и зашагал к барной стойке. Алиса вышла на улицу. «Ну и дура же ты», — обругала она себя, плотнее запахиваясь в пальто.
Она приехала сюда на электричке, и инспектор, догнав ее, предложил подвезти.
Опять пошел снег, но она ему больше не верила. Она уселась в машину, которая пахла Парижем, втиснулась как можно глубже. Они миновали замок и выехали за пределы городка. Пикассо вел уверенно, как местный житель. От печки поднималось мягкое тепло, ласково обволакивая ноги.