Ворвался Шарль, провозгласивший, что умирает с голоду. За ним следом явилась Ирис, расстроенная новостями от Жюльетты.
— Мать не звонит, — поделилась она, — а отец вечно где-то пропадает.
Венсан и Алиса обменялись взглядом, в котором, в силу обстоятельств, не проскользнуло ни тени сообщничества.
Вечером Венсан повел их в ресторан. На следующий день Алиса упаковала чемоданы, купила Шарлю чашку с изображением лыжной станции — в качестве утешительного приза, потому что знала, что минимум два дня он будет оплакивать слишком быстро пролетевшие каникулы, и отправила Пикассо открытку в конверте и с текстом следующего содержания: «Я уже плохо помню, как это было до тебя». Подписываться не стала — из-за Жюльетты — и решила, что, случись событиям принять нежелательный оборот, придраться к этой коротенькой фразе будет невозможно.
Пока Алиса дремала в машине, катившейся мимо Гренобля, Пикассо не находил себе места. Он никогда раньше не жил без женщины, и присутствие Жюльетты не только не спасало положения, но даже, кажется, его усугубляло. Судя по всему, в отъезде матери она винила именно его, но скандалов не устраивала, а, напротив, делала вид, что вообще его не замечает, уходила и приходила когда вздумается, не ставя его в известность. Пикассо открыл для себя простую истину: его дочь принадлежала матери точно так же, как стоящая в квартире мебель, как его тоскливые вечера, как упорядочивание времени, тайну которого его жена увезла с собой. Он ужинал, только если Жюльетта была дома, в результате похудел, что ему не понравилось — как будто он заболел. Как-то раз позвонила Элен. Жюльетта, закрывшись с трубкой у себя в комнате, долго с ней разговаривала, потом позвала Пикассо, и он услышал уравновешенный, тяжелый, отстраненный голос жены. Как будто, подумалось ему, ей удалось вознестись над грубостью мира, к которому он имел несчастье принадлежать. На всякий случай она продиктовала ему свой адрес и повесила трубку, вместо «целую» бросив сухое «до свидания». Таким тоном она прощалась с надоедливыми торговыми агентами, обрывавшими телефон в попытке впарить какие-нибудь двойные стекла. Звонить Алисе напрямую он не стал, боясь надоесть, но поинтересовался у Жюльетты, есть ли новости от Конков.
— Конечно, есть. У них все супер. Отдохнули просто блеск! — Дочь ухватилась за его вопрос как за предлог лишний раз подчеркнуть собственное недовольство от того, что лично она проторчала всю неделю в Париже. Потом добавила, что Алиса, как и каждый год, отличилась — ни разу не вышла на снег: — Сильна, ничего не скажешь! — Пикассо улыбнулся. — И вообще, она у них с приветом, — уже от порога вынесла приговор Жюльетта. — У меня такое впечатление, что она в этом мире по какому-то случайному недоразумению. — И закрыла дверь.
Сердце у Пикассо стукнуло и пропустило один удар. А что, если случайного недоразумения не было бы, с испугом подумал он, и сам подивился бессмысленности своего страха.
Зная, что Алиса уже вернулась, Пикассо на следующее утро начал ей звонить, не дозвонился и до самого вечера возобновлял попытку через равные промежутки времени. Лег спать, не зная что и думать, а в шесть утра проснулся, разбуженный телефонным звонком. Это был Венсан Конк.
— Мне кажется, Алиса пропала.
— Когда? — не открывая глаз, спросил инспектор. В комнате было темно.
— Точно не знаю. Вчера утром она выходила бегать и…
Бегать! Сколько лет ему понадобится, спросил себя Пикассо, чтобы разобраться в этой невероятной женщине?
— Да-да, я вас слушаю.
— Потом она вроде бы вернулась, но очень скоро снова ушла. Ее спортивный костюм дома, валяется там, где она его бросила. Но дорожной сумки нет — маленькой, коричневой.
— Она взяла зубную щетку?
— Что? Подождите, не вешайте трубку…
Пока он ходил, Пикассо встал и отодвинул штору. Зимняя погода. Свинцовое небо.
— Взяла. — Казалось, Венсан ошеломлен открытием.
— Я сейчас подойду, — сказал инспектор.
Пикассо позвонил в комиссариат и попросил Куаньяра подготовить ему папку с делом Конк. Проглотил чашку вчерашнего кофе и пошел к Алисе домой.
Он запретил себе пялиться по сторонам, но помимо воли ощутил царящее здесь, в Алисином пространстве, счастье повседневной жизни. Легкий бардак свидетельствовал о том, что обитателям дома удобство важнее показухи. Он почувствовал мгновенный болезненный укол, словно вспомнил о собственной ущербности. Венсан, от которого, несмотря на исчезновение жены, пахло одеколоном, не спрашивая, налил ему кофе.
— Расскажите как можно подробнее, что она делала вчера, — велел Пикассо. Он остался стоять, переводя взгляд с агрессивно-яркого красного пальто, брошенного на спинку стула, на черно-белую фотографию Алисы — он уже решил, что заберет ее себе, «в интересах расследования». Ее присутствие угадывалось абсолютно во всем, в каждой мелочи, наполняя помещение чем-то вроде фонового шума.