Анри Кантор встретил его, шмыгая простуженным носом. Возможно, именно этим объяснялся кавардак в квартире, из-за которого она выглядела меньше, чем была на самом деле. «На грани допустимого», — про себя определил инспектор. Он хорошо знал подобные пристанища, населенные отчаянием. В них порой находили усохший труп в окружении годами копившихся пустых упаковок из-под пирожных, пакетов, набитых пустыми пакетами, тщательно разглаженных серебристых оберток от шоколада и других напластований бытия. Впрочем, воспользовавшись тем, что хозяин удалился на кухню приготовить чай, он огляделся внимательнее и чуть успокоился, обнаружив старые журналы, книги по искусству на французском и немецком языках и пухлые папки с вылезающими из-под обложек рукописными листами, заполненными почерком, не имеющим ничего общего с записью в книге отзывов.
— Я пишу книгу о всемирных выставках. — Анри в упор смотрел на Пикассо, словно оценивая его культурный уровень. — Конечно, я не первый, но мне удалось найти оригинальный угол зрения. — Он отхлебнул обжигающе горячего чаю, шмыгнул носом и добавил: — К сожалению, это почти неосуществимая затея. Почти никаких документов не осталось.
Он закашлялся.
— Вы что-нибудь принимаете? — поинтересовался Пикассо.
— Зачем вы приехали? — вместо ответа спросил тот из-за носового платка.
Пикассо стоял у окна и пытался через дырявую завесу дождя рассмотреть море, равнодушно игравшее вдалеке пенной полосой прибоя.
— Ваши племянницы пропали.
Дядя открыл рот, мгновенно сделавшись похожим на старого идиота.
— Не понимаю, о чем вы…
— Ваш брат тоже исчез.
Анри Кантор поднялся с обезумевшим от страха лицом, подошел к инспектору и схватил его за руку. Тот ощутил эту хватку сквозь все слои зимней одежды, точно в него вцепилась когтями хищная птица.
— Вы должны их найти! Найдите их немедленно! Мой брат, он же ненормальный…
— А более точных сведений вы мне не сообщите? Состояние вашего брата ни для кого не загадка. Где он может быть?
Дядюшка — рог у него по-прежнему оставался открытым — присел, подумал и ткнул в Пикассо своей крючковатой дланью.
— Поймите, он — человек не в себе. — Старик принялся загибать пальцы. — Отец его не любил, считал слишком высокомерным. Мать, не знаю уж почему, явно предпочитала меня. Учителя в школе терпеть его не могли, потому что он был выше их всех. Когда он женился на несчастной Мари-Клод, я надеялся, что все наладится. К сожалению, она вышла за него только ради того, чтобы сбежать от собственной семейки, во всяком случае мне так кажется. Его последним шансом стали дочки, но что он им дал? — Анри говорил все более возбужденно. — Вонючий сарай, от которого на весь сад несло ладаном? Он никогда не мог взять в толк, что люди имеют право жить так, как им хочется. Он вечно давил на дочерей, а они сопротивлялись. Мне стыдно за брата, понимаете? Я всю жизнь несу на себе этот стыд как грязное пятно, которое ничем не смоешь. Почему человек должен отвечать за свою родню? — Он шмыгнул носом. — Я не верю, что это когда-нибудь кончится, вот и все. Наверное, мне до могилы тащить этот крест. И все всегда будут знать, что у меня брат — псих. — Он поглядел на Пикассо затуманенным взором и вздохнул. — А что за спектакль он устроил на кладбище? Примерно то же самое он учинил, когда хоронили нашего отца. Даже хуже. Явился босиком и прямо в церкви запел по-английски песню. Ужасную песню под названием «The End»[21]. Никогда не забуду. Это был кошмар, кошмар…
Анри Кантор едва не задыхался, и Пикассо решил больше его не мучить. Ему стало очевидно, что ничего конкретного из него все равно не вытянешь.
— Ваш брат левша?
— Да, от природы левша. Но мать заставляла его учиться писать правой рукой. Она говорила, что этот мир создан для правшей, значит, надо приспосабливаться. И потом он всегда писал правой рукой. Привык.
— Вы не представляете, где он может быть?
— Я же вам уже сказал: я не знаю.
— А я вас не спрашивал, знаете вы или нет. Я вас просил подумать, где он может обретаться, — бросил Пикассо, берясь за дверную ручку.
И, не дожидаясь ответа, затопал по лестнице. Спустился к машине и тронулся в путь. В сторону моря он даже не посмотрел, настолько был подавлен. Ехал он несколько часов. Дождь, временами переходящий в мокрый снег, затруднял движение, не давая развить скорость и утомляя глаза. В свете фар ему все время мерещилась Алиса. Она танцевала, чтобы его соблазнить. Чтобы дать им обоим шанс. Он позвонил Куаньяру: нет, ничего нового. Связался с Бремоном, который частым гребнем прочесывал департамент. Тоже ничего. Поиск по единой базе данных также не принес результатов. Около четырех утра, где-то за Руаном, Пикассо остановился возле мотеля и ввалился в номер, заставленный дешевой пластиковой мебелью. Его трясло от долгой езды и тревоги. Не раздеваясь он рухнул в постель.