— Где они? — нарушил молчание Пикассо.
— Я их убрал, — повторил Кантор и поставил на стол опустевший стаканчик.
— Понимаю. Вы их убрали. — Пикассо переглянулся с Куаньяром. — И вы убрали их в одно и то же место?
К величайшему удивлению инспектора, допрашиваемый вздрогнул всем телом и замер, как старый святоша, услышавший богохульство.
— Да, — выдавил он.
— Вы бы предпочли их разделить, не правда ли?
Пикассо продвигался на ощупь, как делал это часто. Он уцепился за сбой в поведении Кантора, хотя пока даже приблизительно не понимал его причин. Тот напряженно думал, безостановочно шаря глазами по комнате и ни на чем не задерживаясь взглядом.
— Что вы делали втроем в последние дни? — спросил Пикассо.
Кантор менялся на глазах, все больше становясь похожим на помешанного. Пикассо засомневался, а понимает ли он, о чем его спрашивают. Может, его надо показать психиатру, подумал он, продолжая искать в его чертах хоть что-нибудь напоминающее Алису.
— Где они, месье Кантор?
В комнате снова настала тишина, прерываемая лишь шумным дыханием Куаньяра. Пикассо с безразличным видом черкал что-то в блокноте.
— Они наказаны, — вымолвил Кантор.
— Разумеется. А за что вы их наказали?
— Они убили свою мать.
Куаньяр закашлялся. «Как все просто», — сказал себе Пикассо. Кантор окончательно спятил, он перешел через какую-то невидимую грань. Никакие тонкости с ним больше не нужны, достаточно изобретательности.
— Согласен. Они убили свою мать, — поддакнул инспектор. — Вы совершенно правы…
— Они ни разу не навестили ее в больнице. Ни разу. Это ее убило, — перебил его Кантор.
Пикассо пристально разглядывал сидящего напротив него худого мужчину, существующего в своем непостижимом мире.
— А вы ходили к ней каждую неделю. Вы были хорошим мужем. Почему же они ее не навещали?
— Они хотели, чтобы она умерла.
— А почему они хотели, чтобы их мать умерла?
— Они ревновали нас друг к другу. Мы были такими красивыми, нас так много объединяло. А потом явились эти двое и все поломали. Сначала эта, старшая, — Кантор замялся, словно не мог вспомнить имя собственной дочери, — вечно встревала в чужие разговоры, орала на мать, а потом вторая, Алиса… Она ко мне приходила, когда сестра не видела, и плакала у меня на руках целыми часами.
— Вы в этом уверены, месье Кантор?
Допрашиваемый не ответил, очевидно, не понял, в чем именно ему следует быть уверенным, а потом заговорил снова:
— Но в глубине души она была лицемеркой, младшая. Обе они были два сапога пара, что положить, что поставить, что в лоб, что по лбу. Шпионили за нами. Трепали языком. Наушничали этой старой дуре из Дьеппа. Поднимали вой, как только моя жена садилась за фортепиано. Ко мне таскались, отрывали меня от дел. От них не было ни минуты покоя, понимаете? А когда обе смотались из дому, сдали ее в эту богадельню. Я ничего не мог поделать.
— Месье Кантор, я разделяю вашу боль. А где они сейчас? — Его собеседник внимательно изучал полоски у себя на брюках. — Там, где они сейчас, у них есть еда? Крыша над головой?
Пикассо устал. Он боялся, что больше никогда не увидит Алису и потеряет последний выпавший ему в жизни шанс. Он встал и приблизился к Кантору. Тот отшатнулся вместе со стулом, не отрывая прижатых к коленям рук.
— Если хотите знать мое мнение, вы никогда их не найдете. — Он говорил таким тоном, словно это он вел допрос.
— Да? А можно узнать почему?
Пикассо уже понял. Стоило ему подойти вплотную к Кантору, тот начинал извергать потоки слов, словно пытался выплеснуть вместе с ними терзавший его страх.
— Потому что я хорошо их спрятал.
— В этом я не сомневаюсь, Франсуа. Инспектор наклонился к самому лицу Кантора, и тот, не сдержавшись, вскрикнул. Куаньяр поднялся и встал за спиной у инспектора. Пикассо перешел в наступление.
— Где вы оставили машину? — спросил он, резко выпрямляясь.
— В саду.
— В каком саду?
— Возле дома. — Вдруг Кантор вскочил. Лицо у него пылало яростью. — Они наказаны! — орал он. — Наказаны!
Вошел Бремон, встревоженный криками. Пикассо успокаивающе кивнул ему, и тот вышел.
— Давайте вместе съездим и заберем вашу машину, — предложил Пикассо. — Вы нас туда проводите, а мы ее сдадим.