Во второй половине дня отряд вышел к Эль-Гольпе — небольшой вырубке в лесу, с которой мы услышали гул водопада. Здесь мы разбили лагерь. А на востоке на фоне ясного неба высились голубым силуэтом три вершины!
Андраде ни капельки не сомневался, что это и есть Серрос Льянганати, указанные Вальверде. В подтверждение он сослался на мнение других путешественников. Некий Грегорио Асунья из Пильяро тоже видел три вершины сначала с горы Гуапа, со стороны озер Антеохос, а затем — притом не один раз — с Эль-Гольпе, где теперь расположился наш лагерь. Асунья прожил здесь три месяца подряд — расчищал поляны в лесу. Своими наблюдениями он поделился с Бошетти и ходил с ним однажды проводником. Но Асунья не сумел сориентироваться, и, проблуждав некоторое время, экспедиция вынуждена была вернуться. Удачнее сложилась следующая экспедиция: путешественникам удалось выйти к реке Сан-Хосе у подножия трех гор. Однако погода стояла в это время на редкость отвратительная: проливной дождь не позволял даже костра разжечь. Прождав три дня, Бошетти снова вынужден был отступить со своим отрядом.
«Нос фальто карактер! (Выдержки не хватило!)» — говорил потом Бошетти.
— Много экспедиций доходило сюда, до водопада Рио-Гольпе, следуя дерротеро Вальверде, — рассказывал Андраде. — Но дальше начинали путаться. Стали даже поговаривать, будто имеющийся текст дерротеро не соответствует оригиналу. А вот для меня в дерротеро все ясно. Если только клад по-прежнему лежит там, где его видел Вальверде, то мы обнаружим сокровище. Все дело в том, что еще никто не искал клад в том месте, где я надеюсь его найти!
— А если ты найдешь клад, что ты станешь потом делать, Андраде?
— Даже не знаю… Только не думаю, чтобы моя жизнь сильно переменилась. Ведь меня влечет не столько золото, не столько возможность разбогатеть, сколько желание во что бы то ни стало разгадать загадку. Раскусить орешек, о который столько людей обломали зубы. Много лет назад мне точно так же захотелось отыскать «Клад сорока разбойников». Говорили, будто он спрятан в одной пещере в провинции Имбавура. Правда, потом я бросил поиски, но только потому, что сильно сомневаюсь в существовании этого сокровища. А в клад Вальверде я верю. К тому же, ведь это страшно увлекательно — вся эта история про Вальверде, про падре Лонго и многочисленных кладоискателей, которые пытали здесь счастья на протяжении веков. Может быть, как раз на этом вот месте стоял сам Вальверде со своим тестем-индейцем. А падре Лонго пропал именно тут, если верить карте Гусмана. На ней даже пометка есть: крест и надпись «Муэрте дель падре Лонго»…
Солнце уже зашло. Я забрался в спальный мешок и при свете пылающего костра стал размышлять, что бы я сделал, если бы нашел клад…
А теперь предоставляю на некоторое время слово дневнику.
«14 ноября. Выступаем в 8.15. С утра светит яркое солнце. Переправились через Рио-Понго по стволу переброшенного на тот берег дерева. Повсюду — следы горных тапиров. Они здесь проложили длинные тропки и коридоры в зарослях. Не один час ушел на поиски прошлогодней пики Андраде. Он уверяет, будто пеоны нарочно идут неверно, чтобы подольше задержаться в Льянганати и тем самым больше заработать. Один из пеонов увидел двух тапиров, швырнул в них мачете,[20] но промахнулся. Разбили лагерь уже в 16.15; двое продолжают рубить пику. Один пеон сильно поранил себе ногу тесаком, я только что сделал ему перевязку.
15 ноября. Первую половину дня светило солнце, потом небо затянулось тучами, пошел дождь. Весь день рубили пику, прокладывали дорогу сквозь густые заросли бамбука и эспаданьи. Напали на свежие следы большого тапира, а потом увидели и самого зверя. Он удрал со страшным треском и шумом. Около 18 часов пересекли вброд оба рукава Парка-Яку, в 18.30 разбили лагерь. Здесь нам впервые за все время попались пальмы. Высотомер показывает 2800 метров. Все устали, настроение скверное, но несколько глотков рома помогают. Одному только Андраде все нипочем, он при всех обстоятельствах сохраняет хорошее расположение духа».
…Здесь я должен вставить несколько замечаний.
Успех экспедиции зависит от многих обстоятельств, но важнее всего, на мой взгляд, — согласие между ее участниками. Если кто-то не захочет работать наравне с другими и попытается облегчить себе труд за счет других, то ссоры и раздоры неизбежны, а тогда отношения могут стать просто невыносимыми. Поэтому предпочтительно выступать в поход с людьми, которых хорошо знаешь и на которых можно положиться.
Впрочем, тут очень легко промахнуться. Мне пришлось однажды совершить длинный переход в джунглях с человеком, которого я считал идеальным спутником. Мне казалось, что я хорошо его знаю, мы всегда отлично ладили, к тому же он уверял, что привык ко всяким лишениям и обожает жизнь в джунглях. Но едва дело дошло до настоящих трудностей, нередко сопряженных с опасностью, как мой храбрый друг резко переменился. Выдержка изменила ему: он стал раздражительным, оказался настоящим эгоистом. Ел он, совершенно не считаясь с тем, что у нас ограниченные запасы. А когда я вынужден был сделать ему замечание, что мы все одинаково хотим есть и никто не имеет права получать больше других, он воскликнул, что я хочу уморить его, и пригрозил объявить голодовку. То он угрюмо молчал, то обрушивал на нас истерическую ругань; один раз дело чуть не дошло до драки. Чтобы предотвратить трагедию, пришлось нам отнестись к нему, как к больному, и предоставить льготы, которые он без зазрения совести принял.
Андраде я совершенно не знал, когда мы выступали из Льянганати, и поначалу меня беспокоило, как мы будем ладить на протяжении нескольких недель, не надоедим ли друг другу. Вероятно, Андраде испытывал такие же сомнения в отношении меня. Он рассказывал мне кое-что о своих прежних спутниках в Льянганати, причем отзывался о них довольно критически.
Один был такой скупой, что покупал продовольствие только самого низшего качества. В конце концов пеоны возмутились и ушли обратно в Пильяро.
А вот что рассказывал Андраде о другом своем спутнике:
«Вообще-то он был ничего, только совершенно беспомощный. Называл себя эксплорадор — исследователь — и для пущей важности ходил с двумя пистолетами за поясом и с ружьем. Уверял, что совершил в свое время большие переходы в Гран-Чако; ну, я и поверил в его выносливость. Да только Льянганати сбило с него спесь. «Лучше месяц в Гран-Чако, чем день в Льянганати», — говорил он потом. Каждый переход был для него страшным мучением; он не поспевал за остальными и сильно тормозил всю экспедицию. Помню один дождливый и ветреный день. Мы начали разбивать лагерь, а он стоит и дрожит. «Сои ун мисерабле, — говорит. — Я — ничтожество. Хочу помочь и не могу». Наконец впал в такое отчаяние, что хотел прыгнуть со скалы, покончить с собой. В последний миг мне удалось помешать ему. Понятно, что тут нечего было и думать о том, чтобы идти дальше, оставалось только несолоно хлебавши брести потихоньку обратно в Пильяро…»
К счастью, наши с Андраде взаимные опасения оказались необоснованными. Мы отлично ладили все то время, что находились в Льянганати. Андраде был идеальный спутник — всегда уравновешенный, уживчивый, готовый помочь другому. Хотя он вовсе не казался таким уж сильным, можно было только позавидовать его бодрости и выносливости.
А теперь снова вернемся к дневнику.
«16 ноября. Всю первую половину дня держалась чудесная солнечная погода, затем хлынул ливень. Прорубали себе путь, не останавливаясь. Перешли реку Павамикуна, к полудню вышли к реке Сан-Хосе. Река бурная, множество порогов и водопадов. Затем последовал крутой подъем по труднопроходимой местности. Сейчас разбили лагерь на берегу ручья. Над нами свисает громадная скала — кажется, что она вот-вот упадет… «Не храпеть ночью, а не то она нас накроет!» — предупреждает Андраде. Пеоны испуганно кивают и крестятся, бормоча молитвы.