Видя, как им восхищаются, как его превосходство признается всеми – и его давними спутниками, и новыми, – я вспомнил его срыв в Цитадели, его мальчишеский героизм и злость, его взгляд, полный замешательства и отчаяния, когда он смотрел на Небесный город, воображая, как его отец распускает нюни, теряя драгоценные секунды. О почитании того, что было прекрасно или благородно, масрийцы говорили: «Каждый нож должен быть в ножнах из прекрасной-парчи». Это если вам полагалось носить нож, «ЧТО БЫ БЫЛО, ЕСЛИ БЫ Я НЕ БЫЛ С НИМ?» – подумал я. С пятью джердами в Цитадели он мог бы спасти город, но занял бы он место Храгон-Дата?
Скорее всего, на день он был бы богом, а на другой его бы убили, и бесчисленные тысячи женщин и столько же мужчин плакали бы, когда его позолоченный саркофаг везли бы по улицам. Королевский некрополь лежит на высоком юго-восточном холме, возможно, это пятый город в Бар-Айбитни – снежно-белые усыпальницы и позолота. Из смерти они сделали поэму. Масрийцы говорят, что боги убивают тех, кого любят, чтобы они не достались миру. Но не всегда масрийцы были романтиками, чтобы смягчить их, потребовался мед юга. И ничто не ломается так легко, как ржавое железо.
Прошел месяц. Лето буйно цвело, деревья в городе садов напоминали застывшие в голубом воздухе фонтаны. Дворец купался в своих красных тенях, и львы рычали в парке, как ленивый гром. Все это в моей памяти слилось в неизменный, бесконечный полдень. Полдень, когда при попустительстве девушек Малмиранет мы с ней лежали, прижавшись друг к другу так же тесно, как одежда в каком-нибудь горячем ящике, пока императорский совет держал ее сына в ловушке дворцовых дел. Хотя были еще и ночи. На празднествах – а каждый ужин в Небесном городе становился празднеством, – Сорем, будущий император, обычно занимал место короля, я садился по его правую руку, а вокруг – его командиры и знать. Малмиранет, императрица лилий, в шелках цвета снега, золота или вина, садилась обычно на дальнем конце стола. Там, где она сидела двадцать лет назад, пятнадцатилетняя наследница своей доли империи, нежеланная супруга Храгон-Дата. Некоторые из этих старых козлов и их жен, как мусор, наполнявших банкетный зал с фресками тигров на стенах, видели, как она носила ребенка, которому предстояло стать Соремом.
Здесь у нее были апартаменты королевы, увешанные кисеей и вышитыми занавесями, и в то же время на ее стене висели скрещенные пики и охотничий лук с отделкой из слоновой кости. Она сказала, что сейчас уже ими не пользуется. За ее окном была высокая пальма. Она рассказала мне, как однажды она вскарабкалась на нее, увидев, как это делает раб. Ей тогда было лет шесть или семь. Она рассказала мне все о своей жизни между верстовыми столбами нашего жгучего желания, которые, как сияющие лезвия, размечали наши ночи. Ее жизнь была такой, какой я и представлял, но она ни о чем не жалела. Она была горда и жестока – ее хорошо выучили, но для тех, кого любила – неистово щедрой и великодушной. Ее никак нельзя было заставить не противопоставлять любовь ко мне любви к Сорему. Мне казался глупым такой секретный способ общения, но я не тратил время на переубеждения. Я думал: «Я объясню все ему как-нибудь вечером, когда он будет свободен от дворцовой ерунды, и тогда она посмотрит». Но я все откладывал это.
Честно говоря, я откладывал многое. Это казалось здесь обычным занятием. Даже Храгон-Дата «отложили», оставили одного в какой-то изолированной комнате, отчего бы не отложить все остальное?
Я стал вялым во всех делах, кроме любви. Это может случиться, когда вы долго сражались, а мне казалось, что я сражался большую часть своей жизни. А здесь был солнечный остров в диком море, и я лежал на нем, забыв, что море по-прежнему окружает меня.
Трудно вспомнить, как шумит море, когда вы долго его не слышали. Угроза и страх исчезли, умерли, как я и надеялся, в ту ночь во время пожара.
Бит-Хесси превратился в золу, только рассказы о привидениях напоминали о его существовании. В эти янтарные дни мне казалось, что мои ночные кошмары растаяли и никогда больше не вернутся, все, даже сны о Белой ведьме.
Да, я принес клятву тени или моей собственной совести – моему отцу.
Но, может быть, кошки Уастис нет в Бар-Айбитни? А если она выжила и прячется, с ней будет проще покончить, используя все ресурсы Масрийской империи.
Месть стала похожа на высохшую тыкву; конечно, отец хотел бы моего величия, даже если бы это и отложило ее гибель? Для всего было место. Попав в зависимость от медленного движения масрийских дворцовых приготовлений к церемонии коронации, я и сам стал двигаться медленно, как в теплой воде, не теряя берег из виду. Я тоже съел южного меда.
Так, понемногу катаясь верхом по необъятным внутренним паркам, занимаясь пчелиной суетой дворцовою совета, празднествами, любовью, я заметил, как этот малиновый полдень вливался в долгие сумерки, а я все не хотел думать о том, что закончить его должна ночь.
Был назначен вычисленный жрецами-астрологами благоприятный для коронации день. В яркий от свежей краски и новой застройки Бар-Айбитни нахлынули толпы людей, которые непременно желали видеть представление и, где могли, пытались прожить даром за счет будущего праздника. Они ехали из далеких городов и городишек, с прибрежных равнин и архипелагов, из замков в безводных скалах востока. Лорды и мелкие короли приезжали в силу необходимости воздать почести, крестьяне – поглазеть, торговцы продавать, а неизбежные грабители – резать кошельки и горла пьяниц.
Я плохо знал географию окрестностей, проведя в одиночестве большую часть дней в Бар-Айбитни. Разнообразие людей и животных на улицах заинтересовало меня, как возможность развлечься в часы апатии. Особенно мне нравились западные племенные кланы, их женщины завешивали лица покрывалами из прозрачной кисеи, которая ничего не скрывала, и ходили с обнаженной грудью; или черные люди, торговцы слоновой костью и сапфирами, которые приехали из южных джунглей на серых злых чудовищах с морщинистой кожей, с рогом на морде, налитыми кровью глазами и ужасными манерами. Эти звери походили на деформированных единорогов и были склонны испражняться без предупреждения (за это их любили бедняки, использовавшие навоз в различных целях. Я редко встречал этих ворчащих единорогов без сопровождения надеющихся, вооруженных совком и корзинкой). Из Симы прибыли маги, их лица были укутаны в красные покрывала, а за поясом висели мечи, похожие на ножи для разделки мяса. На Вселенском базаре они обычно танцевали с веревками, которые оживали или казались ожившими, или сворачивали свои тела в маленькие тюки завязанных узлом костей. Я отправился посмотреть на них с одним из людей из Цитадели и, увидев меня, симейз поклонились почти до земли. Эти действия позабавили меня. Заметив, что даже чужестранцы чествовали меня как чудотворца, толпа зашумела и захлопала. Они не предлагали мне любовь, как Сорему, но знали о моей роли в уничтожении хессеков, и когда я шел, вокруг меня всегда был шум, но больше никто не подходил за исцелением.
Когда я собрался уходить, один из магов подошел ко мне и потянул меня за рукав. Мне были видны только его глаза над красным покрывалом, но иногда и этого достаточно.
– Ваша сила превышает силу людей, – сказал он мне на языке каких-то дальних стран, который был непонятен всем вокруг нас, включая и образованных офицеров-аристократов, которые сопровождали меня. Если я нуждался в напоминании о моих силах, то это как раз оно и было – как всегда, сразу понимать, что он говорит, и быть в состоянии ответить, словно на моем родном языке.
– Моя сила превосходит силу большинства людей, которых я встречал, – сказал я.
– Верно. Но есть другой человек. Не мужчина, а женщина.
Если бы он вытащил свой меч-голова-с-плеч, чтобы снести мне голову, я бы и то не смотрел на него с таким удивлением, как сейчас.
– Какая женщина?
– Та, которую ты искал, повелитель волшебников. Белая, как белая рысь. Уаст.
Денейдс стоял рядом со мной и, увидев мое лицо, спросил:
– Что ему надо, Вазкор?
– Личное дело, – ответил я. – Старая вражда моих предков. – Денейдс кивнул и отступил в сторону. Секретные долги чести, фамильная вражда – это были понятные масрийцам предметы. Симейзу я сказал: