Подъехали к берегу, пошли в таможенство. Стража при обыске повытаскала все из чемоданов и сумок, но подозрительных вещей, по мнению ихнему, при нас не оказалось. Монах быстро смотрит на нас с радостью и удивляется, что револьверы, бывшие при нас, не найдены. Собрали мы все свое добро, уложили в чемоданы и подвинулись шагов пять вперед. Тут четыре человека приостановили нас и снова начали пересматривать вещи. На грех нашли у одного из нас патроны. „Ну, стой!" и несколько рук стали пересматривать и перетрясать все, до последнего махра, но револьвера и патронов более найти не могли. Спрашивают нас по-турецки: „Где у вас револьвера?” — „Нет ничего у нас“, отвечаем по-русски. Стража показывает нам патроны, просят у нас револьверы. Мы как будто совсем не понимаем, чего от нас требуют. Стражи смотрят один на другого, пожимают плечами, затем приказали прибрать нам свои вещи, чего только мы и ожидали. Поспешно свои вещи шиворот на выворот потискали в чемоданы, но найденные при нас один комплект патронов, книжки и бумаги стража оставила к дознанию, что в них написано. Также взяли бывшие при нас турецкие дескире и сказали нам: при отъезде из Салоников деескире получите обратно.
После этого мы пошли в гостиницу и поместились на 3-м этаже, недалеко от столовой. Того же числа отыскали переводчика и в три часа пополудни пошли мы к гробнице мученика Дмитрия (Солунскаго).
Устное предание о церкви Дмитрия Солунского между народов передавалось так: когда турки приступом взяли город Салоники и пытались войти в церковь, где сохранялась гробница мученика Дмитрия, то невидимою силою наказывались различно: умирали, лишались ума. Отчего турецкое правительство вынуждено было принят осторожность и к входу Дмитриевой гробницы приставить стража, чтобы никого не впускать вовнутрь гробницы.
Пришли мы к Дмитриевой церкви (теперь обращена турками в мечеть). Вожак пошел узнать от турецкого монаха, который приставлен у дверей мечети, дозволят ли взойти христианам посмотреть гробницу мученика Дмитрия. — „С удовольствием; могут войти минут через 5“. Мы подошли к дверям, где ожидавший нас монах пошел вперёд. Мы, не отставая ни на шаг, шли за ним. В притворе мы повернули на левую сторону, в стене обозначилась пространная дверь. Монах отворил эту дверь, и мы вошли в какую-то темную комнату. Монах дверь затворил и запер. — „Что этот турецкий монах думает себе — не завел ли нас в разбойнический вертеп и не хотят ли нас ограбить?" Достал я из кармана ножик, раскладнул его и думаю: как только кинутся турки на нас грабить, так и всажу нож злодею в живот. Оглядевшись немного в комнате, стали мы видеть, что около двери стоят с десяток порожних бутылей; заметно было в них деревянное масло; в переднем правом углу подвешены не в уборе лампады, на полу лежит в рост человека высеченная из мрамора гробница; на крышке гробницы высечен четвероконечный крест. Монах достал три восковых тёмно-жёлтых свечи, зажег их от горящей лампады и прилепил к гробнице. Затем взял бумажный тонкий фитиль, висевший в углу против гробницы, вымерил в длину гробницы, завязал узел, помочил в масле и пережег от горящей лампады фитиль по узел, завернул в серую бумагу и подал нам. Потом достал висевший ликом к стене образ муч. Дмитрия и показывал нам. Очка образа 6-вершковая, обложена серебряной ризою, на иконе надпись славяно-церковная таковая: „Образ святого мученика Дмитрия". Этому мы немало удивились, так как местность Салоники принадлежала раньше грекам и письмо должно быть на образе на греческом языке, а не на славянском. Не два ли образа имеются в этой темной комнате: для русских поклонников турки может быть показывают на русско-славянском письме, а грекам на греческом.
Прекрасная бывшая церковь мученика Дмитрия построена из мрамора, и клеть с Дмитриевой гробницей находится давным-давно под властью сарацин. Всемогущий Бог за злодеяния наши попустил обладать святые места неверным народам. И как в этом месте признать святыню, — об этом предоставляю на обсуждение каждому читателю.
13 июня Максимычев напомнил нам, что нужно идти в таможенство для получения обратно взятых у нас бумаг и патронов, Когда Максимычев пришел в таможенство, то турки выдали ему книги и бумаги, но патронов не отдали, а, показывая на них, что-то говорили по-турецки. Потом пришел и переводчик, который тоже стал показывать на патроны и спрашивает: „Где? Где?" А слово „револьвер" видно, что запамятовал. Максимычев притворился, что не может понять. Наконец, толмач говорит: „Пушка где? Пушка где?" Максимычев указал рукой на крепостные барбеты, где стояло много орудий, и говорит: „вон пушка“. Чиновники турки засмеялись над его простотой, перестали теснить его насчет револьверов и с тем его отпустили, чего Максимычев только и желал, чтобы от них поскорее убраться благополучно.
В тот же день, т. е. 13 июня, в субботу, в 10 часов вечера расположились мы на ночной спокой, как вдруг послышалось пение молитвы. Мы встали, оделись и пошли; но вместо моления воскресной службы оказалось, что греческий священник в столовой венчал новобрачных. Среди столовой стоял стол, на столе три иконы. Священник водил новобрачных вокруг стола. Мы удивились, так как это было на второй неделе Петрова поста, да к тому же в субботу на воскресение. На другой день свиделись мы с Герасимом и сказали ему: „Как это в гостинице прошлый вечер было бракосочетание?” Герасим на это ответил: „в этом нет удивления и сомнения; в Греции обычай имеют венчать везде и во всякое время, и в гостиницах, в поле и даже без ведома отца и матери, только по согласию жениха и невесты. Каждая страна имеет свой обычай".
14 июня ходили мы в бывшую церковь великомученика Георгия, где сохранилась по краям купола древняя живопись. Признать лиц в точности невозможно, вид показывает, как бы священнический: руки держат по обе стороны ладони распростёртые, на главах венцов незаметно; между ними во многих местах изображены голуби. Это здание, построенное до Рождества Христова, было когда-то славное идолопоклонническое капище. По обращении Солунян в христианство оно обращено было в церковь великомученика Георгия. По взятии турками Салоников церковь обращена в мечеть. Какая это сохранилась живопись и для чего турки не загрунтуют ее — этого я определить не могу.
15 июня, в 8 ч. утра пошли мы в пароходное агентство, получили до Смирны билеты и пришли в турецкую таможню для получения своих дескире. Чиновник через переводчика сказал нам: „вас из Салоник выпустит нельзя, так как у вас дескире прописано на Салоники, а дальше не упомянуто, да к тому же обозначено, что вы турецкие подданные. Мы опять обратились к русскому консулу. Генерал Иларионов, консул, посмотрел наши дескире и сказал нам: „в дескире действительно написано, что вы турецкие подданные". — „Никак нет, Ваше Превосходительство, мы русские подданные, уральские казаки. Мы имеем заграничные русские паспорта”. — Просмотрев паспорта, консул приказал писарю написать, что в дескире ошибочно прописано: турецкие подданные… „Прошу дескире переправить и прописать, что они отправляются в порт Смирну". Писарь моментально приготовил (бумагу), с которой приказали нам обратиться к градоначальнику. Мы поспешно разыскали канцелярию градоначальника. Снаружи у дверей сторож потребовал за вход с нас деньги; мы не споря деньги сторожу уплатили и вошли в канцелярию, но градоначальника не застали, и писаря на наш вопрос ответили, что он придет в два часа пополудни. Ожидать до 2-х часов нам было невозможно: пароход снимется, отходящий в Смирну, и билеты наши пропадут, товарищ наш Барышников на пароходе уедет с багажом в Смирну без паспорта и без билета (пароходные билеты все находились у меня). Что оставалось нам делать? Спросили где квартира градоначальника, и отправились туда на извозчике, но к прискорбию нашему градоначальника в квартире не оказалось. Обратились мы вторично к консулу с известием о нашем несчастливом положении, и консул нас послал к генерал-губернатору, предполагая, что градональник будет у него.
Отправились мы на извощике к генерал-губернатору, но и здесь его не было. Обратились в 3-й раз к консулу; консул послал с нами своего гаваса (гавасами в Салониках служат из албанцев, рубахи носят широкие, на подоле несколько складок; рубаха делается из 40 аршин), вручил ему свою карточку и сказал: „ступайте к такому-то чиновнику, он вам, быть может, все дело обработает". Пришли к сказанному чиновнику. Гавас вошел к нему и скоро вышел. — „Дело не тянет”, — сказал гавас, а нужно будет сходить в канцелярию, в которой вы были. Гавас поехал, мы остались ожидать; приехал гавас обратно и сказал: „Нет, и карточка консульская не помогает. Давал денег и деньги не берут!". — „Что же будем делать?”—спросили мы. — „Хоть ревите", ответил гавас. Наконец, нашли градоначальника дома. Он, спасибо, скоро отпустил, только приказал нам с бумагой обратиться в его канцелярию, в которой мы были уже дважды. Мы попросили гаваса, чтобы он в канцелярию съездил один, а сами сели на конку и поехали на пристань узнать, где наш товарищ и багаж. По пути зашли в пароходное агентство и попросили, не будет ли возможно на полчаса задержать пароход. — „Никак нельзя" ответил агент. — „Мы не сами собой не угодим на пароход — нас власть задержала; иначе получите от нас билеты обратно.”—„Мы обратно билеты не принимаем". — „А сколько осталось времени до отхода?”—„Одень час половина,”—ответил немец. Бросились мы на пристань. Барышников с багажом сидит в дверях таможни. — „Я, говорит, думал, вы уже пропали, турки вас забрали”. В это время гавас привез нам дескире, а на пароходе дан был второй свисток. Мы засуетились, разыскивая свои патроны, которые при обыске от нас были отобраны, но чиновника, у которого хранились патроны, в это время в таможенстве не было. Мы махнули рукой, сели в лодку и поспешно поехали на пароход. Только успели подъехать к пароходу, подан был последний свисток к отъезду.