Писарь встал и, покрутивши усы, равнодушно окликнул казака, занимавшегося под навесом с конями.
— Гони-ка всех со двора да запри ворота! — сказал он и под шумный ропот оскорбленного приказом люда величественно поднялся со ступенек.
Веселый казак немедленно привел приказ в исполнение и объявил, что занятия в правлении окончены.
Глава восьмая
ВСЯКОМУ СВОЕ БЕЛОВОДЬЕ!
— Чего ищешь?
— Да рукавиц!
— А много их было?
— Да одни!
— А одни — так на руках.
Для содержания преступников по случаю ярмарочного времени был отведен сверх постоянного помещения еще и чулан в глубине здания. Тит был проведен туда длинными, непонятно откуда взявшимися тут коридорами. Вместо часового, против двери стояла лишь его винтовка. Сам же караульный, вынужденный охранять теперь два помещения, большую часть времени проводил по середине хода между ними. Здесь было прохладно, темню и не лезли в нос мухи. Явился он после того, как казак, приведший посетителя, в течение нескольких минут производил оглушительный шум в коридоре. Он наводил на мысль, что все заключенные зараз и вместе принялись громить здание, вырвавшись на волю.
Но привыкший к подобным шуткам часовой явился на зов без всякого испуга. Он отнял у казака винтовку, прикладом которой тот колотил в стену, и поставил ее на место, а потом спросил уже:
— Ну, что дуришь?
— Вот, прими посетителя, — отвечал тот, выдвигая вперед Тита. — Дай свиданку!
— С кем?
— С теми, что на лошадях попали.
— А, фальшивомонетчики! — догадался караульный. — Оренбургские! Тебе, значит? — обратился он к Титу.
— Мне, — смущенно подтвердил тот.
— Ну так что же ты тут бушевал? — строго вопросил теперь он сопровождавшего посетителя казака. — А?
— Мое дело — привести, твое — исполнять!
— Что ж, я за ключами пойду, дверь буду отпирать ему, что ли? Волчка нет, да?
— Меня не касается.
Караульный открыл круглую заплаточку, прикрывавшую отверстие в двери, и показал на него Титу.
— Видайся скрозь него, — заявил он, — дверей не отпираем для всяких.
Тит был даже рад уклониться от всякой другой близости к арестованном. Так легче, казалось ему, было оставаться спокойным.
— Мне только спросить… — пробормотал он. — Мне ничего не надо больше.
— А, ну вот, спрашивай.
Он отошел от дырки, и Тит, пододвинувшись к ней, увидел чулан, обращенный в камеру. Самого его оттуда нельзя было разглядеть. Даже воткнувшись в отверстие, он мог бы показать бывшим в камере только свои глаза и переносицу. По ним человека узнать трудно. Никто из арестованных и не изъявил особого любопытства глазам, появившимся в окошечке.
В чулане было темно, мрачно и холодно. Но затемненного частой решеткой окна все же было достаточно, чтобы разглядеть арестантов. Их было четверо, и двоих из них тотчас же признал Тит. То были неразлучные беловодские товарищи, с которыми судьба в третий раз сталкивала его.
Длиннорукий монашек, стоя на скамейке, заглядывал через решетчатое окно на улицу. Мелетий же лежал, вытянувшись, на полу, у стены. Он с любопытством рассматривал нос, показавшийся в волчке.
— Братья, — позвал Тит, — братья, узнаете вы меня?
При всей неожиданности появления Тит был признан товарищами тотчас же по одному голосу. Алексей оторвался от решетки и засмеялся.
— Никак нашего дурака привели? — сказал он, но не двинулся с места. Бесполезно было бы тянуться ему к волчку с его ростом. — Пойди, — предложил он товарищу, — нас кличет…
Мелетий встал, как видно было, без всякой охоты и любопытства. Религиозная тупость казака надоела ему. К тому же он отлично знал, во что может вылиться злоба уральского изувера. Он ожидал брани, криков, угроз и проклятий и, только чувствуя себя обязанным вынести все это, он подошел к двери, правда, охранявшей его от чего-нибудь большего.
Вблизи через волчок ему было видно спаленное зноем и ветром исхудавшее лицо, но не настолько, чтобы он мог судить и о чувствах, волновавших юношу. Но о них, казалось ему, нельзя было иметь двух мнений, и он метнул суровый взгляд в окошечко.
— Ну, святоша, доказывать, что ли, пришел? — крикнул он с наглым вызовом, и отвернулся, столкнувшись со взглядом парня.
— Нет, что ты, что ты! — поспешно отвечал Тит. — Нет. Нечего мне доказывать на вас!
Мелетий приблизился к окошечку, недоуменно слушая хриплый шёпот юноши. А Тит, волнуясь, продолжал:
— Вы сами на себя доказали. Коней брали, не богу служили, дьяволу служили. Не мне вымещать, господь выместит.
— А тебе что надо?
— А мне, а мне, — захлебываясь и волнуясь с каждым словом все более и заметнее, бормотал Тит. — мне от вас два слова только надо. Пожалейте, братья, пожалейте, скажите, а на Беловодье идти ты меня, брат, чьим благословением благословлял — божьим или тоже дьяволовым?
— Дьяволовым, вестимо! — резко отвечал тот.
— Дьяволовым… — повторил Тит и смолк, точно казненный.
Мелетий с любопытством поглядел на него. Степной загар не скрыл бледности, покрывшей вмиг осунувшееся лицо юноши. Дрожа, он схватил рукою за краешек окошечка, точно хотел разорвать его, чтобы просунуть внутрь голову и рвануться на дьяволова слугу.
Казак, наблюдавший позади за свиданием, не слышал, о чем шла речь; но обуявший посетителя гнев не укрылся от него. Он отнесся к нему с полным сочувствием, забыв о наказе.
— Дай, дай ему! — закричал он, — Лезет кулак-то. Дай! Скрозь волчок можно, ничего. Дай!
Он привстал на цыпочки, чтобы видеть, как Тит последует его совету. Убедившись, что тот даже и не примеривается, он со вздохом отошел прочь.
— Люди! — с презрением прошипел он. — Люди! Кулака жалеют.
Тит не слышал, что делалось позади. Он глядел на Мелетия, и губы его бесплодно порывались читать какое-то заклятие против нечистого, мудреное и непонятное. Но слова его он не в силах был вспомнить.
Мелетия рассмешили эти шепчущие губы и пустые глаза. Он покачал головой с сожалением.
— Совсем ты дурак, что ли, — с искренней жалостью спросил он наконец, — или нет? Ну скажи, ты за кого меня принимаешь? За кого?
Губы парня сжались. Он не знал, что ответить. Но сухие презрительные вопросы падали как дождь на раскаленные поля.
— За епископа, да? — продолжал тот. — Ну, так такой же я епископ, как ты. Что удивляешься? И этого догадать не мог? Ну, пойди вот к писарю здешнему, он тебе расскажет, кто мы такие, где жили, чем занимались.
Удивленные глаза смущали его. Он отвернулся.
— Нет, вижу, совсем ты дурак… — пробормотал он. — Голый дурак.
— О, господи… — простонал Тит. — Да зачем же, зачем ты меня обманул?
— Не тебя одного, чай, парень! — отвечал тот. — Не одного. Надо было кормиться чем-нибудь, вот и смастерили себе грамоту. Да что зря говорить — доходное дело. Более тысячи рублей набрали за это время…
Тит воткнулся лицом в дыру еще глубже, до резкой боли на скулах.
— А Беловодье, Беловодье! — прохрипел он, задыхаясь от схватившего горло ужаса. — Беловодье-то кто смастерил?
Мелетий отодвинулся от этого искаженного лица, от этих сверкающих глаз.
— Нет… — пробормотал он. — Нет. Много чести… Про Беловодье какой-то кульгур нам в Оренбурге в тюрьме рассказывал. Да я еще и в семинарии когда был, сказку эту слыхивал.
— Сказку! — повторил Тит, и был похож возглас его на вздох. — Сказку!
— Ну да, сказку, — продолжал Мелетий, радуясь, что хоть это признание встречено юношей тихо. — Как же иначе? Сказка для страждущих и жаждущих. А может быть, и всего только причта: дескать, каждому на роду свое Беловодье написано, ходи и ищи. Найдешь твое счастье. Не найдешь — пеняй на себя, что плохо искал. Да ты не огорчайся, найдешь, чай, еще!