Итак, теория не имеет никакого отношения к абсолютному факту – тому, что не зависит ни от каких теорий. Она не объясняет его и никак не соответствует ему, т.е. нельзя говорить о расстоянии между ними и её приближении к нему с развитием науки. В начале было выяснено, что научная теория не может быть актуально достоверной: достоверности теории по существу нет. Теперь же ясно, что абсолютный факт полностью ускользает от неё. То и другое, по-видимому, лишает возможности утверждать какое-либо отношение содержания теорий к истине.
2. Несмотря на то, что нет оснований для деления теорий на истинные и ложные, одним я доверяю, а другим – нет; первые я называю правильными, вторые – неправильными. Откуда это доверие, в чём разница между ними? Если я жду факта, вооружившись теорией, которой доверяю, то ожидаю чего-то в её русле. И если наступающий факт опровергает её, он оказывается совершенно неожиданным и потому абсолютным: для совершенно неожиданного у меня нет в первое мгновение никакой теории, никакой безмолвной и даже словесной формулировки. Такое опровержение я могу иметь потому, что не знаю границ области, в которой теории можно доверять, их укажут будущие, более точные, теории. Если же я ожидаю факта, имея теорию, которую считаю неправильной, – например, факт должен произойти вне области её приложения, уже обозначенной последующими теориями, – я не представляю себе заранее ничего определённого, и происходящее не неожиданно для меня, по крайней мере не слишком неожиданно. В этом случае я сохраняю хотя бы его общую формулировку, т.е. факт оказывается неабсолютным. Итак, через неправильную теорию я не могу иметь абсолютного факта, через правильную же могу его иметь, однако не в содержании теории, а только в её опровержении.
Отсюда ясно, что иметь неправильную теорию – всё равно, что не иметь никакой, не считая некоторой формулировки: в обоих случаях наступающий факт не очень неожидан и, следовательно, не абсолютен. Обычное моё состояние – это состояние заграждённости от абсолютного факта, я подобен воину, с большим искусством владеющему щитом: оружие, направленное против меня, – абсолютный факт, а щит в определённом положении – формулировка. Правильная же теория – это доспехи, заковывающие меня с ног до головы, которыми я заменяю щит для большей безопасности. Но в действительности моя безопасность уменьшается, так как между деталями доспехов есть щели. И когда оружие ударяет в щель, оно поражает меня: я имею абсолютный факт. Соответствуют ли оружию доспехи? Только в том смысле, что они более проницаемы для него, чем щит в искусных руках. Таким же образом правильная теория соответствует абсолютному факту: не как фотография оригиналу, а как Ахиллесова пята стреле. Научный же факт – удар оружия по стали щита или доспехов.
Итак, значение правильной теории – в её опровержении, следовательно, именно в том, что она для меня правильна, т.е. я ей доверяю: опровергнутым может быть только то, что пользуется доверием. Откуда же это доверие, если я не в состоянии актуально сравнять её с опытом, а факт может её только не опровергнуть – так же, как и неправильную теорию?
Мгновенно я не могу иметь более одного факта. Поэтому то, что теория объяснила мне ряд фактов, я могу увидеть лишь как прошлое, разделённое рядом событий; оно подобно отрезку, разделённому точками. Если бы я не видел по меньшей мере двух фактов, то не имел бы и промежутков между фактами, составляющих для меня прошлое время. Оно тем длиннее, чем видимых фактов больше, так как в этот момент у меня нет других единиц времени, кроме промежутков между ними, которые я не в состоянии сравнить и, следовательно, считать неравными или равными. Так что, если слово «опыт» имеет какой-то актуальный смысл, то лишь один: моё прошлое; и когда я говорю «большой опыт» или « малый опыт», я говорю только «длинное прошлое» или «короткое прошлое».