В марте 1928 г. крестьянин, вспахивавший свое поле вблизи Минет-эль-Бейды (Белой Гавани) в Северной Сирии, наткнулся на каменную плиту. Подняв тяжелое препятствие, он попал в хорошо распланированное подземное помещение. В конце прохода была сводчатая погребальная камера. Следуя освященной веками практике, крестьянин разграбил могилу. Драгоценные изделия, которые он немедленно сбыл на рынке древностей, так никогда и не были обнаружены.
Тем временем новости о находке — с неизбежными приукрашиваниями — распространились со сверхъестественной быстротой. В несколько дней они дошли до французского губернатора территории, который, в свою очередь, известил Службу древностей Сирии и Ливана в Бейруте, тогда возглавляемую Шарлем Виролло, известным востоковедом. Виролло сам посетил место находки, а затем послал помощника для предварительного обследования. Из разграбленной могилы не было извлечено ничего особо интересного. Исполнительный ассистент собрал несколько черепков, а также зарисовал подземный склеп. Этот материал был отослан в Париж на исследование Рене Дюссо, хранителю восточных древностей в Лувре. По случайному стечению обстоятельств Дюссо хорошо знал район Минет-эль-Бейды. За несколько лет до этого он занимался историко-географическим изучением Сирии и был поражен расположением гавани с прекрасным естественным заливом, окаймленным известняковыми скалами, прямо напротив "вытянутого пальца" Кипра. Не был ли это Левкос Лимен, описанный древними греческими географами, чье название было точным эквивалентом нынешнего арабского? Дюссо был почти уверен в том, что Белая Гавань в древности играла важную роль в заморской торговле и навигации Восточного Средиземноморья. Вполне вероятно, что этот порт был также узловым на исторической дороге, связывавшей Малую Азию с Сирией — Палестиной и Египтом, а также с другой дорогой, из Месопотамии, которая соединяла Персидский залив со Средиземноморьем. Здесь сходились три континента. Ее близость к кипрским медным копям вполне могла дать ей своего рода монополию. Как могли искусные мореходы минойского Крита и Финикии обойти такое удобное место?
Подобные мысли не могли не появиться у Дюссо, когда он увидел материал, только что прибывший из Минет-эль-Бейды. Он вспомнил также о случайных находках клинописных печатей на близлежащем холме Рас-Шамра (Головка Фенхеля), названном так в наше время из-за растущих там сильно пахнущих трав. Ходили также упорные слухи, что по соседству местные жители собирали золотые предметы. Виролло и его ассистент уже обратили внимание на сильное сходство гробницы с неазиатскими минойско-кипрскими и микенскими сооружениями. Взгляд на рисунок напомнил Дюссо о могилах, раскопанных Артуром Эвансом в Кноссе, на Крите. Керамические фрагменты выдавали кипрское и микенское происхождение и относились, возможно, к XIII в. до н. э. Все эти данные не оставляли сомнений в том, что какое-то время во II тысячелетии до н. э. Минет-эль-Бейда находилась под сильным микенским влиянием. Ни одно микенское поселение еще не было обнаружено на Азиатском материке, если не считать "ионийского" берега, хотя "эгейские" изделия, найденные Петри в Египте в 1880-х годах среди предметов периода Нового царства, свидетельствовали о широком распространении микенских элементов.
Дюссо был обрадован таким доказательством микенского проникновения на сирийское побережье, и его вовсе не обескуражили скромные результаты пробного раскопа. Он убедил французскую Академию надписей и изящной словесности развернуть широкую кампанию, чтобы поспеть до того, как грабители и торговцы древностями начнут свои частные операции. Дюссо был теперь уверен, что могила не была отдельным случайным погребением, а являлась частью более обширного микенского или эгейского кладбища, связанного с некогда процветавшей метрополией. Если бы только можно было определить местоположение этого приморского города! Он уже надеялся, что холм Рас-Шамра сможет раскрыть секрет.
Парижское начальство действовало быстро. Ровно через год после находки местного жителя полностью снаряженная французская экспедиция начала работу около Белой Гавани, милях в восьми к северо-западу от сирийского города Латакия. Раскопки этого многообещающего места были доверены молодому эльзасскому археологу Клоду Ф.-А. Шефферу из Доисторического музея Страсбурга. Он выбрал своим ассистентом Жоржа Шане, археолога из Аргонны, который, как и Шеффер, до этого специализировался на доистории Западной Европы. Как только отряд Шеффера к концу марта 1929 г. достиг Минет-эль-Бейды и разбил лагерь, началось широкое обследование района. Шеффер не сомневался: здесь был большой некрополь, как и предвидел Дюссо. Но совершенно неожиданно оказалось, что почва насыщена самыми разнообразными остатками материальной культуры. Это было большим сюрпризом: Сирия, как считалось до этого, была полностью обследована археологами. Кроме того, весь район был буквально истоптан пришельцами и завоевателями в течение тысячелетий — условие, явно не благоприятствующее сохранению изделий человеческих рук.
Изобилие предметов, выкопанных теперь французами, наводило на мысль, что этот район имел многочисленные связи с главными ближневосточными цивилизациями последней половины II тысячелетия до н. э., которую американский египтолог Дж. Г. Брэстед однажды удачно назвал эрой "первого интернационализма".
Шеффер и Шане раскопали изящные минойские и микенские вазы, лежавшие бок о бок с огромными местными кувшинами, "достойными собратьями кувшинов из сказки об Али-Бабе". В нескольких местах они наткнулись на большие, "очень натуралистически выполненные" фаллосы. Примерно в центре захоронения, где до сих пор встречались только кости животных, а не человека, французы обнаружили клад статуэток и других драгоценных изделий, исполненных с большим мастерством; среди них были изображения финикийских, египетских и минойских божеств. Когда золотая пластинка с изображением обнаженной богини любви Астарты сверкнула среди окружавших ее изысканных ювелирных изделий, Шеффер телеграфировал в Париж, перефразируя Шлимана: "Сокровище Минет-эль-Бейды найдено".
Хотя и обрадованные неожиданными находками, французские археологи стали в тупик перед задачей идентификации культуры, к которой принадлежал этот сирийский некрополь. Пожалуй, могилы свидетельствовали в основном об эгейском (т. е. неазиатском) влиянии. С другой стороны, обнаружились явные признаки элементов своеобразной местной культуры и черты египетского и хеттско-анатолийского происхождения. Никакое удовлетворительное решение этой загадки не представлялось возможным до тех пор, пока не был раскопан город, которому некрополь должен был принадлежать. Не окажется ли он просто колонией микенских торговцев и моряков? Древний морской порт предстояло еще найти.
Знойное сирийское лето было в разгаре, когда Шеффер решил перенести работы завершающих недель первой кампании в Рас-Шамру, примерно в полумиле от залива, в глубь страны. Это был холм, на который уже обращал внимание Дюссо. Возвышенность высотой в 65 футов образовывала на вершине большой прямоугольник, площадью примерно 3000x1960 футов. Холм очень удобно располагался между двух журчащих ручьев, у места их слияния, но геологически он, казалось, не соответствовал топографии прибрежной равнины. Это мог быть курган или холм, поднявшийся до нынешней высоты в результате длительного обитания людей, время от времени прерываемого разрушением и полной заброшенностью. Это предположение было подтверждено не только почти сразу сделанной находкой довольно крупного города, связанного с некрополем Минет-эль-Бейды, но и впоследствии, когда Шеффер проник в самый нижний слой, который ясно указывал на неолитическое поселение, современное месопотамскому Тель-Хассуну VI–V тысячелетий до н. э. (палеолитические остатки на окружающей равнине свидетельствуют о том, что homo sapiens скитался здесь еще со времени появления первых людей в Сирии).