Римляне, как и следовало ожидать, скопировали греков. Они называли папирус charta или carta, и эти термины, как и слово „бумага“, вошли в современные европейские языки в виде слов chart (географическая карта) и card (игральная карта, карточка). Кстати, латинское слово, обозначающее книгу, являет собой столь же красноречивое историческое свидетельство, что и его греческий двойник. Это слово — liber — этимологически ведет начало от латинского слова „кора“. Как материал для письма кора использовалась почти повсюду; книги из коры были распространены в Центральной Азии и на Дальнем Востоке, причем еще сравнительно недавно. Даже североамериканские индейцы использовали кору березы для записей. В историческую эпоху, как свидетельствует Ливий, римские архивы применяли для записи также полотно (libri lintei). Что касается книг, то ни их форма, ни материал, из которого их делали, не являются чем-то всегда одинаковым. Книга — это всегда книга, но форма книги постоянно меняется. По сути дела, мы только ради удобства не называем книгой граммофонную или магнитофонную запись или текст на микропленке, хотя, быть может, они являют собой „книги“ будущего.
Ко времени цезарей, когда Египет стал частным владением императора, как ранее он принадлежал Птолемеям, производство папируса и торговля им стали преимущественно государственной монополией и важным источником дохода. Сырье для производства папируса доставлялось все еще исключительно из Египта. Как писал К. X. Робертс, английский папиролог, „Египет снабжал папирусом всю Римскую империю от Адрианова вала до Евфрата и от истоков Дуная до Первого порога на Ниле. Папирус использовался святым Иринеем в Галлии так же привычно, как и Оригеном в Александрии“. Как телеграф, радио, газеты и другие средства информации в век электроники, папирус помогал единению цивилизованного мира.
Сбор урожая папируса в Египте эпохи Древнего царства. Настенная роспись из гробницы в Мемфисе
С ростом утонченности бывших некогда простыми крестьянами воинов Рима появились тонкие и подчас почти неощутимые различия между разными типами или сортами папируса — некоторые из них льстиво назывались в честь императоров и их жен. Древние египтяне особо ценили священный папирус, выделанный из сердцевины стебля. Они использовали его для религиозных текстов. Знатоки различали почти столько же видов папируса, сколько существует сортов вин, причем каждый обладал особыми достоинствами, цветом, назначением, ценой, а также шириной и длиной. Некоторые из самых лучших сортов папируса поступали из Себеннита, в дельте Нила, а также из Таниса и Саиса; Carta Thebaica из Фив, в Верхнем Египте, также имел солидную репутацию. Другие сорта назывались по именам их изготовителей. Самый грубый сорт — emporetica („бумага для торговцев“) — использовался только как оберточная бумага.
В целом латинской литературе на папирусе повезло значительно меньше по сравнению с греческой, поскольку латынь никогда не проникала в Египет достаточно глубоко, разве что в административных целях в период римской оккупации. Поэтому до нас дошло из Египта ничтожное количество латинских папирусов. Как и в большинстве районов Восточного Средиземноморья, греческий язык остался здесь официальным языком и при Римской империи. Римское правление, возможно, было высокомерным и грабительским, но на нем не лежала лицемерная печать mission civilisatrice. Даже последние слова Цезаря были произнесены, вероятно, по-гречески.
Предпочтение, которое римляне отдавали папирусу, сохранялось довольно долго. После так называемого падения Рима Кассиодор, римский патриций-христианин, живший в VI в., восхваляет благородное растение: „И вот поднялся лес без ветвей; эти кусты без листьев; этот урожай в водах; это украшение болот“. Как наследница Римской империи, Церковь продолжала использовать папирус для своих документов и булл вплоть до XI столетия. Последний датированный документ этого рода происходит из канцелярии папы Виктора II и относится к 1057 г.
В археологических обзорах стало своего рода догмой, что египтологические исследования начались во времена наполеоновской кампании под сенью пирамид. Действительно, Наполеон основал Национальный институт в Каире, и вслед за этим появились великолепные тома „Описания Египта“. Одним из счастливых результатов кампании было открытие Розеттского камня [5]. Но путешественники XVIII в. — граф Сэндвич, Ричард Покок, Джеймс Брюс и граф де Вольней — были такими же деятельными и пытливыми исследователями египетских древностей, как и французы, которые шныряли по долине Нила десятью годами позже под охраной вооруженных завоевателей. Уже были сделаны попытки расшифровать египетские иероглифы, полным ходом шли поиски папирусов. Разумеется, предприятие Наполеона, которое существенно отличалось от предшествующих по организации и финансированию работ, было само по себе свидетельством вновь пробудившегося интереса к Древнему Египту.
Нельзя, однако, отрицать, что кампания дала дополнительный импульс, открыв европейский рынок для египетских редкостей — от обелисков до скарабеев, от мумий до папирусов. И местные жители, и европейцы начали безжалостные раскопки, наступили золотые дни для всякого рода торговцев и изготовителей подделок — профессии, к тому времени уже процветавшей на Ближнем Востоке. Эти люди с привычной и беспринципной легкостью угождали непоследовательным вкусам музеев Европы и богатых коллекционеров, которые, к несчастью, рассматривали папирусы как наименее ценные предметы из своего списка вожделенных древностей. Поэтому с папирусами часто обращались весьма неосторожно. Много свитков, несомненно, закончили свое существование в стеклянных шкафах невежественных частных коллекционеров, чьи скучающие потомки выбросили их или отправили на чердак вместе с акульими зубами, высушенными головами и дряхлым ручным ткацким станком тетушки Джессики.
Мародерство — худший вид археологии — состояло в основном в разграблении древних мумий. Поскольку „оргия грабежей“ была направлена на мумии доптолемеевского Египта, большинство папирусов, добытых в течение первых десятилетий XIX в., были написаны египетскими иероглифическими и иератическими [6]письменами, которые, как принято было считать, никогда не поддадутся расшифровке. В этом был твердо убежден Франсуа Жомар, глава французской миссии, вызвавший гнев молодого Шампольона отказом приобрести еще несколько папирусов. Такого рода предубеждения привели к тому, что папирусные свитки не считались ценным источником знаний о древности. Они только удовлетворяли праздное любопытство и, как правило, безнадежно рассеивались по всему свету.
Археологи, сопровождавшие наполеоновскую mission, утверждали, будто они первые осознали тот факт, что египтяне во времена фараонов обладали книгами. Озарение пришло к разносторонне одаренному Доминику Виван-Денону, талантливому рисовальщику, автору любовных стихотворений и протеже Жозефины. „Я не мог удержаться, чтобы не польстить себе тем, что я первый сделал такое важное открытие, — скромно писал он в своем „Voyage dans la Basse et la Haute Egypte“, — но был в еще большем восторге, когда несколькими часами позже получил еще одно подтверждение своего открытия, став обладателем манускрипта, найденного мною в руке прекрасной мумии… Нужно обладать страстной любознательностью, быть путешественником и коллекционером, чтобы до конца понять всю меру этого восторга“. Денона при виде этого зрелища охватили мучительные размышления и угрызения совести: „Я чувствовал, что побледнел от волнения; я уже готов был распечь тех, кто, несмотря на мои настоятельные просьбы, нарушил целостность мумии, как вдруг разглядел в ее правой руке, а также под левой рукой папирусный свиток, которого я, быть может, никогда бы не увидел, не потревожь они мумию; мой голос изменил мне; я благословил жадность арабов, а превыше всего — случай, который уготовил мне эту счастливую находку; я не знал, что мне делать с моим сокровищем, и очень боялся, как бы не повредить его; я не осмеливался притронуться к этой книге — самой древнейшей из известных доныне книг; я не решался ни доверить ее кому-нибудь, ни положить ее где-нибудь; всей ваты из моего стеганого одеяла, казалось мне, было мало для того, чтобы сделать для нее достаточно мягкую упаковку. Не излагалась ли в рукописи история этого человека? Не рассказывалось ли в ней о его времени? Может быть, в ней было описано царствование властителя, при котором ему довелось жить? Или в свитке содержались теологические догмы, молитвы, описание какого-нибудь открытия? Забыв о том, что содержание книг известно мне не более, чем язык, на котором они написаны, я на мгновение вообразил, что держу в своих руках компендий египетской литературы…“
5