Египетские писцы в характерных позах. Роспись из гробницы эпохи Древнего царства
Нет нужды говорить, что археолог — грабитель могил поневоле — одержал верх над моралистом. В своих путевых заметках Денон не говорит о том, куда он привез свиток, но драгоценная находка вполне могла попасть в Лувр. Можно предположить, что, когда он пришел в себя после своих сомнений и первоначальных восторженных размышлений и узнал, что свитки, захороненные с мумиями, отнюдь не уникальны, он уступил его какому-нибудь коллекционеру, — такую мысль высказал египтолог Джеймс Бэйки. Во всяком случае, нам неизвестно, где он, и мы не можем с уверенностью судить о его содержании, но с большой степенью вероятности можно считать, что свиток являлся одной из версий „Книги мертвых“; в настоящее время мы обладаем большим числом вариантов этой книги.
Когда обычай древних египтян вкладывать папирусные свитки в могилы своих усопших стал общеизвестным, расхищение мумий приняло массовый характер. Эта печальная практика была, вообще говоря, не столь уж новой: феллахи и раньше занимались грабежом могил своих древних предков в поисках так называемого мумиё (смолоподобное вещество, которым пропитаны мумии), долгое время почитавшегося западной медициной панацеей от всех болезней.
Удача Денона явилась своего рода прецедентом, поскольку в Европе спрос на такого рода редкости возрастал день ото дня. Двадцатью годами позже на сцене появились итальянские авантюристы: Пассалаква, Дроветти и неподражаемый Бельцони. Этим самоуверенным джентльменам не было свойственно уважение к останкам людей, умерших три с лишним тысячи лет назад. Они действовали с апломбом кондотьеров, осаждая свои „археологические крепости“ или беря друг друга на мушку пистолета на манер необузданных пионеров американского Запада. Их деятельность включала систематическое и безжалостное ограбление фиванского некрополя.
Джованни Бельцони, наиболее симпатичный из этой компании, откровенно говорил, что все его внимание было сосредоточено на извлечении погребальных свитков: „Целью моих поисков было лишение египтян их папирусов; некоторые из их числа я находил спрятанными в груди мумий, под руками, между ногами выше колен, на ногах; свитки были закрыты многочисленными слоями ткани, в которую были завернуты мумии“. Деятельный падуанец описывает свои действия с ужасающей откровенностью: „Почти лишившись сил, я стал искать место, чтобы отдохнуть, и, найдя его, попытался сесть; но когда я оперся на тело какого-то египтянина, оно развалилось подо мной, как картонка для шляп; естественно, я попытался опереться на что-нибудь, чтобы поддержать себя, но опора для рук оказалась столь же ненадежной, так что я окончательно провалился и оказался среди разламывающихся мумий, сопровождаемый треском костей, рвущихся тряпок, деревянных ящиков, которые подняли такую пыль, что я вынужден был с четверть часа сидеть неподвижно, пока она не осела“. Он продвигается дальше по проходу: „Он был весь забит мумиями, и я не мог сделать и шагу, чтобы не уткнуться лицом в какого-нибудь истлевшего египтянина: так как проход был с небольшим уклоном, мой вес помогал мне (Он был когда-то силачом в цирке. — Л. Д); тем не менее я был весь засыпан костями, ногами, руками и черепами, скатывавшимися на меня сверху. Так я продвигался от одной пещеры к другой, и все они были доверху заполнены мумиями, нагроможденными самыми разными способами: некоторые стояли на ногах, некоторые лежали, а другие стояли на голове. Я не мог сделать и шага, чтобы не повредить так или иначе какую-нибудь мумию…“
Самый изощренный мастер голливудских фильмов ужасов вряд ли превзойдет такой сценарий. При этом следует иметь в виду, что Бельцони был светлым ангелом по сравнению с некоторыми из его конкурентов, местных и иностранных. Учитывая, что магические погребальные свитки должны были облегчить мертвым египтянам переход в другой мир, нельзя не увидеть в этом мрачную иронию: как и пирамиды, свитки способствовали привлечению грабителей, обиравших прах их владельцев.
Когда улеглась пыль, поднятая этими дьявольскими набегами на египетские некрополи, почти никто уже не помнил, что первый известный на Западе египетский папирус был написан на греческом. Довольно долго непрочитанные иероглифические свитки фиванских мумий занимали умы ученых, но несколько разрозненных находок греческих текстов — если они вообще были идентифицированы как греческие — в начале XIX в. почти не привлекли внимания. Даже такой выдающийся историк эпохи эллинизма, как немецкий ученый Иоганн Густав Дройзен, проявлявший постоянный интерес к папирусам, не смог распознать греческую скоропись на нескольких документах, доставленных в Берлин (он решил, что они написаны на арабском!). Кроме того, преимущественно юридическое и административное содержание известных греческих папирусов поколебало надежды исследователей классической литературы.
В 1809 г. французский священник, аббат Делиль, написал поэму, в которой были следующие стихи: „D’Homere et de Platon, durant les premiers ages / le papyrus du Nil conservait les ouvrages“ („От Гомера до Платона, на протяжении первых веков папирус Нила сохранил эти труды“). Конечно, это была всего лишь поэтическая вольность. Насколько известно, еще никто к тому времени и в глаза не видел греческого классического папируса. Но тем не менее Делиль, поэт меньшего масштаба, чем Уордсворт, превзошел его как пророк.
В июне 1821 г. англичанин Уильям Джон Бэнкс посетил остров Элефантина на Ниле, в Южном Египте, близ Асуана. Остров уже в те времена был важным центром торговли древностями, и здесь Бэнкс, вместе со своим итальянским другом, приобрел у торговца ныне прославленный свиток, содержащий выполненную прекрасным письмом II в. н. э. копию семисот стихов из последней (24-й) книги „Илиады“. В 1879 г. этот ценнейший манускрипт был приобретен у семьи Бэнксов Британским музеем. Он был почти на тысячу лет старше, чем самая старая из известных в то время копий, но, как оказалось, это была первая ласточка из большого количества гомеровских текстов, которые, к неудовольствию ученых последующих поколений, составили значительную часть всех греческих папирусов. Копий „Илиады“ было намного больше, чем копий, очевидно, менее популярной „Одиссеи“. Тем не менее в 1820-х годах Гомер Бэнкса был сокровищем, и он оставался редкостью до нового расцвета папирологии, который наступил через полстолетия.
В сущности, все свитки, которые были обнаружены в первой половине XIX в., представляли собой нелитературные документы, относящиеся к повседневным делам. Среди них выделялись бумаги II в. до н. э. из Серапеума, близ Мемфиса, выкопанные феллахами в 1820 г., в которых содержались записи, касающиеся двух сестер-жриц. Эти записи послужили источником для нескольких романов, один из которых был написан французом Брассёром де Бурбур.
В целом археологи, теперь появившиеся на сцене, стремились к более значительным объектам: пирамидам, скульптурам, могилам и дорогим предметам искусства. Поэтому до нас не дошло почти никаких сведений о месте и обстоятельствах обнаружения манускриптов. Более того, стало обычным делом разделять манускрипт на части для увеличения дохода, и части одного и того же свитка рассеивались, подобно умерщвленному Осирису, по всему свету в ущерб научным исследованиям. Затем к середине XIX в. стали появляться все новые и новые папирусы, по крайней мере время от времени. Новые надежды возникли после появления утерянных речей Гиперида, современника Демосфена; фрагмента из спартанского барда Алкмана, приобретенного в 1855 г. Огюстом Мариэттом для Лувра, и, наконец, папируса, получившего впоследствии название „Папирус пророчеств“ и попавшего в конце концов в Берлин. В нем содержался каталог работ Аристотеля, среди которых упоминалась утерянная „Афинская полития“. Впрочем, последняя была открыта пятнадцатью годами позже.