Пузырь тихо вошел в просторный кабинет, остановился возле двери и глубоко вдохнул свежий, охлажденный кондиционером воздух.
За широким столом сидел коротко стриженый плотный мужчина лет сорока. Склонив голову над бумагами, он что-то писал. Его белобрысые, почти желтые волосы торчали ежиком, и сквозь них просвечивала розовая кожа.
— Здрасте. Я Витя Пузыренко, — негромко представился Пузырь.
Подняв голову и увидев Пузыренко-младшего, Антон Антонович отложил свои дела, вышел из-за стола и, широко улыбаясь, направился к подростку. Здороваясь, он крепко пожал ему руку, затем предупредительно подвинул к нему стул и жестом предложил садиться.
— Ты не голоден? — спросил он, поднимая трубку телефона. — Я распоряжусь, чтобы тебе принесли поесть.
— Спасибо, я уже завтракал, — отказался Пузырь.
Антон Антонович не стал настаивать, положил трубку и сокрушенно покачал головой.
— Извини, Витя, это я во всем виноват. Я забыл тебя предупредить. Ну что поделаешь, — он развел руками, — бывает. Работы много, закрутился, завертелся, а потом вспомнил про тебя, посмотрел на часы — двенадцать ночи. Я подумал, что ты уже спишь и решил позвонить завтра, то есть уже сегодня.
Пузырь не понял, о чем он говорит, поэтому спросил:
— Вы не знаете, где мой отец? Вчера утром он ушел на работу и до сих пор не вернулся и не звонил. Вы не знаете?..
— Так я ведь об этом и говорю! — перебил его Растатура. — Вчера вечером твой отец улетел в срочную командировку.
Пузырь с облегчением вздохнул:
— Значит, он жив…
— Что ты, что ты?! — замахал на него руками Растатура. — Конечно жив! Жив и здоров!
— Почему же он мне не позвонил?
Антон Антонович положил ладонь на спинку стула, на котором сидел Пузырь, наклонился и, глядя ему в глаза, объяснил:
— Твой отец — руководитель большого предприятия. Иногда он ведет переговоры с важными деловыми людьми, а эти люди не любят, когда кто-то отвлекается, например звонит домой своему сыну. Вчера твой отец встречался именно с такими людьми. Потом он срочно вылетел из Москвы, попросив меня позвонить тебе и предупредить, что его несколько дней не будет в городе. А я, болван и тупица, забыл. — Растатура кулаком постучал себя по лбу. — А когда вспомнил — было слишком поздно, ведь в двенадцать ночи ты, наверное, видел пятый сон!
— Сегодня я почти не спал.
Растатура отошел на несколько шагов, снова развел руки и выпятил грудь, подставляя ее Пузырю, словно мишень.
— Да, я виноват, что не позвонил, — улыбнулся он. — Признаюсь и сожалею, что заставил тебя нервничать. Делай со мной что хочешь. Можешь пожаловаться на меня своему отцу, пусть он меня уволит. Извини.
— Да ладно, чего уж там… — смутился Пузырь, посмотрев на этого солидного мужчину, который просил у него прощения. — Если вы не хотели меня будить, надо было послать сообщение на мой пейджер. Утром я прочитал бы его и не пошел бы в милицию.
Улыбающееся, дружелюбное лицо Растатуры внезапно стало серьезным и неприступным. Он сел за стол, внимательно посмотрел на Пузыря и взял ручку.
— Не знал, что у тебя есть пейджер. На всякий случай скажи его номер.
Пузырь назвал несколько цифр. Антон Антонович быстро записал их, а потом как бы невзначай спросил:
— А что ты делал в милиции, зачем ты туда пошел?
Пузыренко честно рассказал о своем утреннем визите в дежурную часть.
— Напрасно, напрасно, — не глядя на Пузыря, задумчиво произнес Растатура. — Не надо впутывать милицию в дела нашего предприятия.
— Да вы не волнуйтесь, ведь они не начнут поиски, если я не приду к ним через три дня и не скажу, что мой батя так и не объявился. А он ведь объявится. Кстати, когда он вернется в Москву?
— На днях… — неопределенно ответил Растатура. Несколько секунд он думал о чем-то своем, напряженно глядя перед собой так, словно забыл, что он не один в кабинете. Затем Антон Антонович встрепенулся, снова дружелюбно улыбнулся Пузырю и уточнил: — Я думаю, что через три дня твой отец вернется. Да он тебе скоро позвонит, вот тогда сам у него и спросишь.
Пока Пузыренко беседовал с Растатурой, Вадик зря времени не терял. Проводив взглядом своего друга, Ситников решил, что глупо и скучно ждать Пузыря у проходной, под палящим солнцем. Лучше сделать несколько кадров, а потом вернуться к воротам и встретить Пузыря.
Крутанув педали, Вадик запустил мотор, домчался до угла забора, повернул налево, сбавил скорость и медленно поехал вдоль сплошной стены бетонного ограждения, высматривая в нем дыру, проем или, на худой конец, какую-нибудь щель, в которую можно было бы всунуть «телевик» и сделать несколько фотоснимков.
Довольно быстро Вадик доехал до другого угла (бетонный забор четырехугольником ограждал территорию ТЭС), но так и не нашел просвета в светло-серой стене.
Он повернул руль, остановился и огляделся: слева от него тянулся забор, сзади зеленело поле, поросшее спутанной травой; на пустыре стояли вышки с натянутыми электропроводами.
Убедившись, что вокруг нет ни души, Вадик слез с мопеда, подкатил его к забору и затем ударом ноги опустил из-под нижней рамы стальную скобу-упор.
Положив ладони на багажник и седло, он несколько раз качнул мопед, проверяя его устойчивость — мопед скрипел, шатался, но не падал. Тогда правой рукой держась за седло, Вадик поставил ногу на багажник, левой ладонью уперся в бетонный забор и осторожно перенес другую ногу с земли на бензобак. Удерживая равновесие, он медленно выпрямился, провел ладонями вверх по шершавой поверхности бетонного ограждения и нащупал его верхний край.
Ухватившись за верхний край забора, он поднялся, вытянул шею и увидел под собой зеленые крыши гаражей. Вадик напряг мускулы, рывком поднял свое тело, выпрямился на руках и сел на забор, а затем, свесившись с другой стороны ограждения, почти бесшумно ступил на крышу одного из гаражей. В следующую секунду он лег на живот и сразу стал невидимым для находящихся внизу людей.
С этого места открывался широкий вид на промышленную зону теплоэлектростанции. Картина, развернувшаяся перед Вадиком, разочаровала его. За ограждением не было ничего такого, на что не жалко истратить несколько кадров фотопленки. Ничего интересного: две огромные широкие трубы, напоминающие гигантские шахматные ладьи, многоэтажное административное здание, длинный, почерневший от копоти ангар, несколько одноэтажных корпусов из красного кирпича да множество удивительно уродливых, мрачных железных и железобетонных конструкций — это все, что увидел Вадик.
«Вот чумовые! И зачем они построили такой огромный забор? Чтобы огородить эту кучу металлолома? — возмущался он, глядя вниз. — Ия тоже хорош! Зачем я сюда залез, что хотел увидеть, суператтракцион, что ли? Ну вот, еще и перепачкался весь, — с досадой подумал Вадик, заметив, что крыша, на которой он лежит, покрыта толстым слоем бурой пыли. — Может быть, через «телевик» я увижу что-нибудь интересное?» — И, не вставая, стянул с плеч рюкзак, достал фотоаппарат и приблизил его к глазу, придерживая левой рукой длинный увесистый объектив.
Мощная оптика увеличила строения промышленной зоны. Вадик стал переводить объектив от одной конструкции к другой — пробежал взглядом по зашторенным окнам административного корпуса, скользнул по серому бетону гигантских труб, задержался на проходной, высматривая возле нее Пузыря, затем перевел «телевик» на противоположную сторону и наткнулся на длинное одноэтажное строение, возле которого суетились несколько мужчин в черной униформе с эмблемой охранного агентства на рукаве.
Они выкатили из широких ворот металлический агрегат с крупной черной надписью «KNELSON» и теперь пытались погрузить его на платформу тягача.
— «Нельсон», — вслух прочитал надпись Вадик и перевел взгляд на охранников, работа у которых явно не ладилась: то тяжелый агрегат не сдвигался с места, то цеплялся своими углами за железные ворота, то его маленькие неудобные колеса натыкались на чугунную крышку канализационного люка.