Кстати, о выражении "очевидные нелепости". Оно относится к книжке, которая была у меня в детстве. Книжка так и называлась - "Очевидные нелепости", принадлежала к ступинской "библиотечке" и состояла из таких, например, картинок, как изображения человека с домом на спине, кареты с квадратными колёсами и тому подобное. В то время книжка произвела на меня очень сильное впечатление - в ней оказалось много картинок, о которых я так и не мог понять, что в них нелепого. Они выглядели в точности так, как и обычные вещи. И позднее я стал думать, что книга на самом деле давала картинки из подлинной жизни, потому что по мере взросления я всё больше убеждался, что вся жизнь стоит из "очевидных нелепостей", а последующие мои переживания только укрепили это убеждение.
Война не могла затронуть меня лично, по крайней мере, до окончательной катастрофы, которая, как мне казалось, неизбежно разразится в России, а может быть, и во всей Европе; но ближайшее будущее её пока не сулило. Хотя, разумеется, в то время эта приближающаяся катастрофа выглядела лишь временной, и никто не мог представить всего того внутреннего и внешнего разложения и разрушения, которое нам придется пережить.
Подводя итоги всем своим впечатлениям о Востоке и в особенности об Индии, мне пришлось признать, что по возвращении моя проблема оказалась ещё более трудной и сложной, чем к моменту отъезда. Индия и Восток не только не потеряли для меня своего очарования как страны "чудесного", но, наоборот, это очарование приобрело новые оттенки, которые раньше не были заметны. Я ясно видел, что там можно обрести нечто, давно исчезнувшее в Европе, и считал, что принятое мною направление было правильным. Но в то же время я убедился, что тайна сокрыта лучше и глубже, нежели я мог до тех пор предположить.
Отправляясь в путь, я знал, что еду искать школу или школы. Уже давно пришёл я к убеждению о необходимости школы. Я понял, что личные, индивидуальные усилия недостаточны, что необходимо войти в соприкосновение с реальной и живой мыслью, которая должна где-то существовать, но с которой мы утратили связь.
Это я понимал; но сама идея школ за время моих путешествий сильно изменилась и в одном отношении стала проще и конкретнее, а в другом холоднее и отдаленнее. Я хочу сказать, что для меня школы во многом утратили свой чудесный характер.
К моменту отъезда я всё ещё допускал по отношению к школам многие фантастические возможности. "Допускал" сказано, пожалуй, слишком сильно. Лучше сказать, что я мечтал о возможности сверхфизической связи со школами, так сказать, на "другом плане". Я не мог выразить этого ясно, но мне казалось, что даже первое соприкосновение со школой могло бы иметь чудесную природу. Например, я воображал, что можно установить контакт со школами далёкого прошлого, со школами Пифагора, Египта, строителей Нотр-Дама и так далее. Мне казалось, что при таком соприкосновении преграды времени и пространства должны исчезнуть. Сама по себе идея школ была фантастической, и ничто, относящееся к ней, не представлялось мне чересчур фантастичным. Я не видел противоречия между этими идеями и моими попытками найти школы в Индии. Мне казалось, что как раз в Индии можно установить некий контакт, который впоследствии сделается постоянным и независимым от внешних препятствий.
Во время обратного путешествия, после целой серии встреч и впечатлений, идея школы стала для меня более ощутимой и реальной, утратив свой фантастический характер. Вероятно, это произошло потому, что, как я понял, "школа" требует не только поиска, но и "отбора" или выбора - я имею в виду выбор с нашей стороны.
Я не сомневался в том, что школы существуют, но в то же время пришёл к убеждению, что школы, о которых я слышал и с которыми сумел войти в соприкосновение, были не для меня. Эти школы откровенно религиозного или полурелигиозного характера являлись определенно конфессиональными по своему тону. Меня эти школы не привлекали главным образом из-за того, что если бы я искал религиозный путь, я мог бы найти его в России. Другие школы были слегка сентиментального морально-религиозного типа с налётом аскетизма, как, например, школы учеников или последователей Рамакришны. С этими школами были связаны прекрасные люди; но я чувствовал, что они не обладают истинным знанием. Так называемые "школы йоги" основывались на обретении состояния транса; на мой взгляд, они приближались по своей природе к "спиритизму", и я не мог им доверять: все их достижения были или самообманом, или тем, что православные мистики (я имею в виду русскую монашескую литературу) называют "прелестью" или "искушением".
Существовал ещё один тип школ, с которыми я не смог установить контакт, но о которых слышал. Эти школы обещали очень многое, однако и очень многого требовали. Они требовали всего сразу. Мне пришлось бы остаться в Индии и отбросить мысли о возвращении в Европу, отказаться от собственных идей и планов, идти по дороге, о которой я не мог ничего узнать заранее. Эти школы меня весьма интересовали, а люди, которые соприкасались с ними и рассказывали мне о них, явно отличались от людей обычного типа. Но всё-таки мне казалось, что должны существовать школы более рационального вида, что человек имеет право - хотя бы до определённого пункта - знать, куда он идёт.
Одновременно с этим я пришёл к заключению, что какое бы название ни носила школа - оккультная, эзотерическая или школа йоги, - она должна находиться на обычном физическом плане, как и всякая иная школа, будь то школа живописи, танцев или медицины. Я понял, что мысль о школах на "ином плане" есть просто признак слабости, свидетельство того, что место подлинных исканий заняли мечты. И я понял тогда, что такие мечты - одно из главных препятствий на нашем пути к чудесному.
По дороге в Индию я строил планы дальнейших путешествий. На сей раз я хотел начать с мусульманского Востока, главным образом, с русской Средней Азии и Персии. Но ничему этому не суждено было свершиться.
Из Лондона через Норвегию, Швецию и Финляндию я прибыл в Петербург, уже переименованный в Петроград и полный спекуляции и патриотизма. Вскоре я уехал в Москву и начал редакторскую работу в газете, для которой писал статьи из Индии. Я пробыл там около полутора месяцев, и к этому времени относится небольшой эпизод, связанный со многим, что произошло впоследствии.
Однажды, подготавливая в редакции очередной номер, я обнаружил заметку (кажется, в "Голосе Москвы"), где упоминалось о сценарии балета "Борьба магов", который, как утверждала газета, принадлежал некоему "индийцу". Действие балета должно происходить в Индии и дать полную картину восточной магии, включая чудеса факиров, священные пляски и тому подобное. Мне не понравился излишне самоуверенный тон заметки, но, поскольку индийские авторы балетных сценариев были для Москвы редкостью, я вырезал её и поместил в своей газете, дополнив словами, что в балете будет всё, чего нельзя найти в настоящей Индии, но что путешественники жаждут там увидеть.
Вскоре после этого, в силу различных обстоятельств, я оставил работу в газете и уехал в Петербург.
Там, в феврале и марте 1915 года, я прочел публичные лекции о своих путешествиях по Индии под названием "В поисках чудесного" и "Проблема смерти". Лекции должны были послужить введением в книгу, которую я собирался написать о своих путешествиях; я говорил в них, что в Индии "чудесное" ищут не там, где нужно, что все обычные пути здесь бесполезны, что Индия охраняет свои сокровища гораздо лучше, чем мы это предполагаем. Однако "чудесное" там действительно существует, на что указывают многие вещи, мимо которых люди проходят, не понимая их скрытого смысла, не зная, как к ним подойти. Здесь я опять-таки имел в виду "школы".