Нам теперь легче ответить на эти вопросы, чем было Роулинсону восемьдесят с лишним лет назад. В прошлом веке полагали, что Персидский залив в древности входил на земли Месопотамии на добрую сотню километров дальше, чем ныне. Однако последние геологические исследования точно показали, что эта гипотеза, до сих пор приводимая во многих учебниках, неосновательна и мы вправе считать нынешнюю береговую линию северной части Персидского залива практически такой же, какой она была во времена Вавилонии. А в двадцатых годах нашего столетия из летописей Синаххериба были добыты новые сведения о географическом положении Бит-Иакина.
Синаххериб — сын и преемник Саргона Ассирийского; заняв престол в 705 г. до н. э., он вскоре был вынужден выступить против того же Меродах-Баладана, царя Бит-Пакина, который восставал против его отца. Ему, как он сообщает, также удалось покорить Бит-Иа-кин и дойти до моря. После чего жители прибрежных городов сели па корабли и пересекли море, ища убежища в Эламе. Стало быть, приморские области Бит-Иакина находились на аравийской стороне залива, а упомянутая Саргоном Ассирийским общая граница с Эламом помещалась к северу от залива, где-то в низовьях Евфрата и Тигра. Тогда материковый Дильмун следует искать на аравийском побережье к югу от Бит-Иакина.
К сожалению, мы и теперь не можем точно указать местоположение Дильмуна. Знаем только, что его территория включала часть материковой Аравии с выходом в залив и по меньшей мере один остров в Персидском заливе. Конечно, мы располагаем цитированным выше свидетельством Саргона, что расстояние до обители Упери составляло «тридцать двойных часов». Ноют этого нам не легче. Во-первых, цифры в летописях ассирийских царей редко заслуживают доверия; во-вторых, пусть даже нам известно, что до островной столицы Дильмуна было тридцать двойных часов пути, — мы не знаем, откуда считать. Да и сама мера длины не слишком точна. Пользуясь наличными данными, остается предположить, что тридцать двойных часов следует отмерять от «Саглата, на эламской границе», куда, судя по всему, дильмунский царь Упери направил свои дары. И хотя нам неведомо, где был Саглат, он не мог находиться очень далеко к северу от побережья. От северной излучины Персидского залива до Бахрейна около 480 км. «Двойной час» подразумевает путь, проходимый за два часа; обычно речь идет о пеших переходах. Но тогда Бахрейн окажется слишком далеко; правда, разницу вполне можно объяснить неточностью ассирийских мер. Если же двойной час в применении к морю означает два часа плавания (а я не уверен, что филологи одобрят такое предположение), расстояние указано с поразительной — точностью. При северном ветре, дующем четыре дня из пяти в Персидском заливе, скорость восемь километров в час вполне достижима; нынешние арабские доу, наверно более быстроходные, чем были суда трехтысячелетней давности, проходят путь от Шатт-эль-Араба до Бахрейна примерно за двое суток.
Вот мы и пришли к выводу, что — если не сбрасывать совершенно со счетов единственную доступную нам географическую информацию — отождествление Дильмуна с Бахрейном, предложенное Роулинсоном, лучше всего согласуется с фактами. Только надо помнить, что Дильмун не ограничивался Бахрейном, он включал также какую-то часть Аравийского полуострова.
Нетерпеливый читатель расстался со мной и П. В. в тот момент, когда мы готовились приступить к исследованию Бахрейна. Но я надеюсь, что после долгого отступления в этой главе мы с вами лучше представляем, что нам предстояло искать. Ведь если Бахрейн — Дильмун или хотя бы резиденция царей Дильмуна, можно было рассчитывать, что мы найдем дильмунские поселения, возможно, даже города, датируемые известным нам периодом существования Дильмуна, т. е. периодом примерно от 2300 г. до н. э., когда правил Саргон Аккадский, приблизительно до 700 г. до н. э., когда правил Саргон Ассирийский. Но и эти временные границы можно раздвинуть, ибо после сообщений Дюрана и Роулинсона найдены другие надписи, упоминающие Дильмун. Мы знаем, что впервые это название появляется на табличке царя Урнанше, правителя Лагаша на юге Вавилонии, жившего около 2520 г. до н. э. и утверждавшего, что «корабли Дильмуна из чужих стран доставили мне дань в виде леса». А самое последнее упоминание — в официальном документе, датируемом одиннадцатым годом правления царя Вавилонии Набонида (соответствует 544 г. до н. э.), где говорится о некоем «правителе Дильмуна».
Выходит, Дильмун существовал, во всяком случае, около двух тысяч лет, так что любые находки на Бахрейне, относящиеся к этому периоду, должны были касаться дильмунской истории. И мы приступили к поискам Дильмуна.
Был ясный ветреный день. Вторая половина декабря, скоро рождество. И непривычное для мягкой бахрейнской зимы похолодание. Высоко в светло-голубом небе парили облака. Обычную мглу, застилающую дали, унесло, и через узкий пролив на западе отчетливо просматривались коричневато-желтые берега Саудовской Аравии. Километрах в двух позади нас, где кончалась проложенная нефтяной компанией дорога, на фоне желтого пустынного песка выделялась синяя коробка нашего фургона. Впереди до самого горизонта тянулись песчаные холмы и сухой кустарник; где-то за ними торчали скалы, обрамляющие котлован в сердце острова. Мы направлялись к расположенным вдали от поселений развалинам в юго-западной части пустыни, которые высмотрели на аэрофотоснимках.
П. В., шедший первым, вдруг нагнулся, потом повернулся ко мне, держа что-то в вытянутой руке.
— Мы отклоняемся от курса, — сказал он, роняя на мою протянутую ладонь осколок кремня.
Здесь следует объяснить, что археологи делятся на две основные группы. Одни помешаны на черепках, другие на кремне. Я принадлежу к первой категории, а П. В. при всей его разносторонности — ко второй. У настоящего любителя кремневых изделий совершенно особое зрение. Мало того, что он распознает обработанный камень на таком расстоянии, когда заведомо невозможно вообще отличить кремень от другого камня, — я убежден, что он видит его под землей на глубине до пяти сантиметров. Кусочек кремня, который подобрал П. В., не оставлял никаких сомнений. Пусть это был всего-навсего отщеп, другими словами, осколок, отскочивший при изготовлении какого-то орудия, — типичный бугорок свидетельствовал об ударе, который мог быть нанесен только рукой человека. Мы обнаружили бахрейнскую культуру каменного века.
Конечно, Дильмун тут был вовсе ни при чем. Обработанный кремень, найденный на поверхности земли, сам по себе не поддается датировке. Кремень не стареет и не разрушается. Лишь при особых обстоятельствах по является патина или след выветривания, позволяющий с уверенностью сказать, что отщеп образовался не позавчера. Но даже если есть патина, указывающая на значительный возраст находки, все равно по ней невозможно определить, какой цифрой выражается этот возраст— пятьсот или пятьдесят тысяч лет. Тем не менее, продолжая в то утро набивать карманы обломками кремня, мы могли составить кое-какое представление о людях, которые его обрабатывали. Собственно, орудий оказалось немного, чуть больше десятка (и все они, помнится мне, были найдены П. В.). Преобладали скребки и довольно грубые режущие приспособления. Это были орудия охотников, предназначенные для выделки шкур и работы по кости; и хотя ничто не указывало на их возраст, они несомненно принадлежали к общему ряду культур среднего палеолита. Следовательно, вряд ли им было больше пятидесяти тысяч лет, но и никак не меньше двенадцати тысяч. И даже эта минимальная цифра в три раза превосходила давность первого упоминания о Дильмуне.
Но ведь не поиски Дильмуна привели нас на Бахрейн. Мы прибыли искать следы древней деятельности человека, а уж куда древнее! П. В., знающий толк в такого рода делах, поведал мне вечером об огромном географическом разрыве между изделиями каменного века Палестины и Африки, с одной стороны, и Индии — с другой. В наших находках орудий каменного века из Аравии он видел возможное связующее звено. Пожалуй, именно в тот день мы впервые мысленно вышли за пределы острова Бахрейн. И тот факт, что развалины, ради которых была затеяна вылазка, принадлежали мечети, выстроенной от силы один-два века назад, ни в коей мере не мог умалить радость нашего первого открытия.