С уходом последних — рабочих лагерь оживает. Возвращается из Барбара Юнис со своей бригадой; в столовой за чаем с печеньем и кексом исследователи городища и исследователи храма сравнивают записи и выдвигают гипотезы по поводу расположения стены или появления стерильного слоя, защищая собственные версии от града контргипотез. Являются опоздавшие, которые, проводив рабочих, задержались на раскопах, чтобы кончить зарисовку очередного разреза. Другие покидают столовую, чтобы умыться, переодеться и поспеть на один из «лендроверов», почти каждый вечер отправляющихся в город с желающими посетить базар. Здесь, в непосредственной близи от тропиков, солнце заходит рано, и надо еще многое успеть. Кому- постирать, кому — сделать записи. Добытые вчера и вымытые сегодня черепки надлежит осмотреть, рассортировать и разложить по мешочкам. Во время прилива на пляже собираются купальщики; в отлив происходит сбор устриц на рифах вдоль кромки коралловой отмели. Надо прочесть и написать письма, а из одной комнаты доносится стук пишущей машинки: некий предприимчивый автор пишет в газету к себе па родину статью «Романтика археологии на Ближнем Востоке».
Около половины седьмого солнце уходит за горизонт, и большая часть лагеря собирается на крепостном валу полюбоваться закатом. Живя в Манаме, мы не подозревали, как великолепны бахрейнские закаты. На глазах у вас облака из белых становятся жемчужно-розовыми и золотыми, потом красными, потом багровыми, и на этом фоне выступают, точно вырезанные из черной бумаги, пальмы. По мере того как гаснут солнечные лучи и сгущается сумрак, на востоке, по ту сторону залива, начинают мигать огни Манамы и Мухаррака. А над головой постепенно загорается добрая половина Млечного Пути и месяц плывет рогами кверху; на севере Большая Медведица стоит на хвосте, На юге вышагивает по небу Орион. В лагере нам даровано все приволье небес, и мы следим с личной заинтересованностью за путями звезд и фазами луны. Ведь звезды и луна — наше, так сказать, уличное освещение, и когда скрывается луна, в португальской крепости наступает кромешный мрак…
Но вот появился Салех, он несет в столовую шипящие фонари-«молния». А через щели в плетеных стенах спален-клетушек сочится более мягкий свет керосиновых ламп. Возвращаются ездившие в город и демонстрируют приобретенные на базаре латунные кофейники и вышитые головные платки. И вот уже Абдулла созывает всех на обед, колотя латунным пестом по издающей колокольный звон латунной ступе.
Обед — главная трапеза дня. Меню восточное: рыба или баранина с рисом и свежие фрукты. Его завершают финики, приправленный кардамоном арабский кофе без сахара и длинные индийские сигары. Трапеза растягивается на час, а то и на два, ведь это единственное время дня, когда вся экспедиция в сборе, и мы налегаем больше па беседу, чем на еду. К тому же два крупнейших датских пивзавода независимо друг от друга (и, надо думать, без ведома конкурента) снабжают экспедицию своей продукцией в неограниченном количестве, а датчане великие потребители пива. Даже крепкий стол Юниса покачивается под звуки застольных песен, которых датские студенты знают великое множество. Повар и его помощники — правоверные мусульмане, не берущие в рот алкоголя, подходят послушать концерт и следят, чтобы в чашках не переводился кофе. Нет-нет, я вовсе не хочу создать впечатление о каких-то ночных оргиях в нашем лагере! День был достаточно утомительным, и часам к девяти ряды восседающих за столом быстро редеют. Самые неугомонные совершают прогулку вдоль крепостного вала, чтобы еще раз полюбоваться огнями Манамы, но большинство отправляются в свои спальни почитать немного перед сном. К десяти часам в лагере воцаряется тишина. Почти все фонари потушены, и только шелест сухих пальмовых листьев нарушает безмолвие. Ветер здесь никогда не знает покоя.
Длинная траншея, которую я начал копать годом раньше, возобновила свое движение на юг. Как вы, очевидно, помните, я, судя по всему, продвигался через укрепленный город исламских времен. Сперва мне встретилась обращенная к морю городская стена с башенкой; за ней идущая к югу улица вывела меня на мощеную площадь; от площади снова на юг шла еще одна улица. И вот теперь, чуть ли не в первый день нового полевого сезона, траншея уперлась в стену, перегораживающую эту улицу. Стена была толстая, такие толстые стены — редкость внутри города, ее скорее можно было отнести к разряду фортификационных сооружений. Перевалив через нее, мы раскопали еще одну дугообразную стену, и вскоре все стало ясно. Перед нами была полукруглая башенка у южной стороны толстой стены, в точности похожая на такую же башенку у обращенной к морю северной стороны.
Не требовалось особой проницательности, чтобы осознать, что догадка об исламском городе ошибочна. На самом деле я копал исламскую крепость, притом совсем небольшую. Северная стена тянулась вдоль берега, а южная, как мы теперь установили, располагалась в неполных шестидесяти метрах от нее. И сразу прояснилась вся картина. Стало понятным необычайно симметричное расположение улиц и домов вокруг площади. Мощеная площадь служила центром прямоугольной крепости. Тщательные измерения на грунте позволили нам наметить, где следует искать углы; и в самом деле, углубившись в землю в двух намеченных точках, мы обнаружили круглые башенки.
Как быть дальше? Можно было расчистить всю крепость и предоставить желающим возможность лицезреть довольно впечатляющий памятник прошлого. Но ведь наш поиск был направлен на другое. По раскопу в центре телля, между стен могучей постройки, где в первый год были найдены «ванны», оказавшиеся гробницами, мы знали, что телль содержит материал куда более древний, чем моя крепость, которую надежно датировали последним тысячелетием найденные в ее помещениях китайские медные монеты и орнаментированная глазурованная керамика. Машей главной целью оставалось выяснить всю историю телля, установить, кто был первым, а не последним обитателем этого места, когда эти люди жили, и что произошло потом. Надо было проникнуть дальше в толщу и в глубину телля. Я снял своих рабочих с угловых башенок и продолжил проход траншеи в южном направлении.
Это решение оказалось верным. Примерно на двадцать метров к югу от стены исламской крепости не оказалось ни одной постройки исламского периода. Вполне естественно — всякий строитель крепости должен был позаботиться о том, чтобы в пределах полета стрелы не было строений, за которыми мог бы укрыться нападающий. На этой свободной площади мы стали копать разделенные метровыми перемычками квадраты с длиной стороны пять метров. Копали вплоть до скального основания и в трех квадратах прошли полных восемь метров, не обнаружив никаких намеков на постройки, если не считать низкой стены, торчавшей из одной перемычки.
Мне доводилось слышать от серьезных археологов, что идеальный раскоп тот, в котором ничего не найдено. Я понимаю, что они подразумевают. Постройки — нередко помеха для археолога. Человек задумал возвести стену, надо начинать с фундамента для стены и, стало быть, выкопать для него канаву. Копая канаву, строитель смешивает содержимое предшествующего слоя с материалом, который оставляет он сам. И рано или поздно кто-то другой неизбежно зароется в его слой, чтобы извлечь оттуда камни для своей постройки. Стратиграфия будет снова нарушена. К тому же удалить стену — непростая задача для археолога. Когда речь идет о важном строении, вроде нашей исламской крепости, или «дворца» П. В., или Барбарского храма, вы стараетесь не покушаться на стены. Глядишь, не успели вы толком разобраться в стратиграфии, а дальше вглубь копать уже невозможно.