Через десять дней мой шеф — единственный, кроме меня, англичанин во всем здании — был вызван в Англию на срочное совещание. А еще три дня спустя наступил один из арабских праздников, когда принято, чтобы главы европейских фирм в Бахрейне наносили правителю визит и поздравляли его.
Чувствуя себя неотесанным чурбаном и изрядно нервничая, я вызвал большой черный лимузин шефа и направился во дворец, чтобы в качестве временно исполняющего обязанности управляющего Бахрейнским отделением одной из крупнейших в мире нефтяных компаний засвидетельствовать свое почтение абсолютному монарху.
Летний дворец находился километрах в пятнадцати к югу от города. Проехав по узким улочкам базарного квартала и миновав новые высокие жилые дома на окраине, мы очутились среди протянувшихся на несколько километров густых пальмовых рощ. Серые от пыли финиковые пальмы томились в жарких лучах утреннего солнца; в окаймляющих дорогу глубоких ирригационных каналах смуглые мужчины в набедренных повязках мыли где белых осликов, а где и грузовики. Еще один поворот — и мы в пустыне.
После сумеречной рощи меня на миг ослепило яркое солнце на белом песке. А когда глаза привыкли, я увидел курганы. По обе стороны дороги группировались невысокие— два-три метра — круглые насыпные бугры. Чем дальше, тем больше бугров. Их размеры росли, и строй становился все плотнее. Вскоре они заслонили весь горизонт. Впереди, сзади, справа, слева — кругом одни курганы, иные высотой до семи метров. Дорога спустилась в неглубокую долину, здесь высился лишь один десятиметровый холм. Когда же мы въехали на отлогий склон перед дворцом, я увидел, что протянувшийся километров на пять косогор сплошь занят курганами. Они выстроились так тесно, что, можно сказать, наступали на подол друг другу, смыкаясь подножьями. По обе стороны, сколько хватал глаз, километров на пятнадцать, если не больше, раскинулось нескончаемое кладбище; в поле зрения находились, должно быть, десятки тысяч холмов.
Я слышал раньше, что на Бахрейне есть курганы, и, гордясь званием археолога, собирался как-нибудь посетить их. Однако увиденное не укладывалось в моем сознании. Это скопище аккуратных холмиков, говорил я себе, — явление природы, прихотливое творение вулканических сил или ветра. Невозможно, чтобы все эти десятки тысяч бугров были могилами.
Я повернулся к Гхулуму и показал рукой на косогор. Водитель самого управляющего Гхулум не привык возить мелких сошек. Он был возмущен до глубины души, когда я распорядился подать его ревниво оберегаемую колесницу, и явно считал величайшей наглостью с моей стороны присваивать себе обязанности и права его шефа. Всю дорогу он хранил молчание и глядел только прямо перед собой, однако теперь малость смягчился— как-никак я был совсем новенький:
— Могилы, сахиб, португальские могильники.
Аудиенция у шейха явилась приятным контрастом. Пройдя через дворцовые ворота мимо стражей в красных чалмах, я присоединился к маленькой процессии европейцев, которая медленно шествовала через двор, чтобы приветствовать правителя. Когда я представился, шейх Сульман добродушно поглядел на меня и заговорщически улыбнулся, выслушав мои извинения по поводу того, что мой шеф был вынужден вылететь в Лондон; хотя Бэзил Лермитт трудился для обогащения извечного врага шейха Сульмана — катарского шейха Абдуллы, Сульман был к нему весьма расположен. Меня провели на отведенное мне место в зале аудиенций, и африканские слупи согласно ритуалу налили гостям горького кофе из латунных кофейников, после чего, выдержав предусмотренный этикетом срок, принесли тлеющие палочки сандалового дерева и побрызгали розовой водой в знак того, что аудиенция окончена.
На обратном пути Гхулум, не дожидаясь моей просьбы, остановился в том месте, где курганы стояли особенно часто. Выйдя из машины, я полез на самый высокий из стоявших вблизи бугров. Ботинки скользили по плотно утрамбованному гравию, и пот, кативший градом по моему лицу, совершенно испортил воротничок, галстук и пиджак, которые я надел для визита к шейху. С вершины открывался еще более внушительный вид на нескончаемые ряды погребальных холмов. Подавляющее большинство их представляло собой просто круглые курганы, но иные были окружены невысоким кольцом, словно призванным защитить их от напора соседей. Было видно, что над многими буграми кто-то потрудился: мелкие ямы, а то и глубокие выемки на западных склонах указывали, где грабители покушались на помещенные внутри захоронения.
Шесть лет спустя, вспоминая с позиции археолога, занятого полевыми работами в Дании, мою первую встречу с. курганами Бахрейна, я дивился тому, что не использовал лучше три года, проведенных на острове. За весь этот срок я раскопал только один холм, да и то из числа самых маленьких. И мои тогдашние «раскопки» были весьма неквалифицированными, если исходить из правил, усвоенных за три года работы на датских курганах под руководством экспертов. Подобно грабителям былых времен, я прорыл с вершины ход к каменному перекрытию погребальной камеры, рассчитанной на одного покойника. Подняв две плиты, перерыл накопившийся на дне камеры многосантиметровый слой земли и пыли. И ничего не нашел. То ли меня опередили грабители, то ли захороненный здесь человек был слишком беден, чтобы взять с собой что-либо на тот свет. Скромные размеры могильного холма говорили скорее в пользу последней догадки.
Это было моим единственным покушением на бахрейнские курганы. Почему-то жизнь на Бахрейне не располагала заниматься тем или иным хобби всерьез. В летние месяцы лишь очень большой энтузиаст мог устоять против соблазна подремать после работы под потолочным вентилятором или в спальне с кондиционером, которым некоторые фирмы начали оснащать жилища своих служащих. Зимой соблазны были прямо противоположного свойства: ласковые северные ветры и усмиренное солнце, согревающее белый песок и зеленоватое море. располагали скорее к отдыху на природе, чем к энергичным начинаниям. Вечера и выходные дни были заполнены парусным спортом, плаванием, теннисом, пикниками и вечеринками на свежем воздухе, рыбалкой. Только самый бесстрашный оригинал решился бы отвергнуть все приглашения и отправиться в одиночку на раскопки. А я считал, что молодому служащему нефтяной компании не следует быть оригиналом.
Как бы то ни было, теперь мне предстояло вернуться на Бахрейн. Притом на сей раз в качестве археолога, и не надо искать предлога или брать отпуск, чтобы копать сколько душе угодно. И я отправлялся в путь не один, а вместе с опытнейшим товарищем.
Итак, теперь самое время представить читателям профессора Петера Вильхельма Глоба, которого обычно все зовут просто П. В.
За полтораста лет со времени рождения европейской археологии (кстати, это произошло в Дании) Дания регулярно поставляла выдающихся археологов. Христиан Юргенсен Томсен, начинавший свою карьеру в качестве коммерсанта, приобщился к археологии, спасая от огня коллекцию монет при бомбардировке англичанами Копенгагена в 1807 г., стал затем первым директором датского Национального музея и впервые обосновал деление доисторического периода на каменный, бронзовый и железный века. Ене Асмуссен Ворсо, который еще школьником начал работать у Томсена в Национальном музее, поссорился с шефом, когда бедность вынудила его просить жалованье за свой труд, и обратился прямо к королю Дании, после чего получил средства на археологические исследования за границей. Он стал закадычным другом увлекавшегося археологией кронпринца, впоследствии короля Фредерика VII, и, возвратясь на родину в 1865 г., возглавил после Томсена Национальный музей. Софус Мюллер, вспыльчивый коротыш с козлиной бородкой, сменил Ворсо на директорском посту и за время своего правления приобрел легендарную славу как ярый противник происходившего в ту пору бездумного разорения датских курганов и как человек, открывший культуру носителей боевых топоров, которые вторглись с востока в Европу каменного века. Их хоронили в этих курганах.