С другой стороны, коль скоро мы подверглись осаде, то крепость вполне подходила, чтобы выдержать ее. Португальские бастионы представляли собой отвесную стену, преодолеть которую можно было лишь в трех местах. С верхушки башен открывался вид на много километров вокруг. И мы установили дежурство: днем велось наблюдение с самой высокой башни, а ночью вооруженные кирками караульные по два человека патрулировали крепостной вал.
Следующие два дня прошли в атмосфере какой-то нереальности. В озаренном ласковым мартовским солнцем лагере царили мир и покой. В раскопах за рвом — никакого движения. Ни рабочих с тачками, ни дымка над костром для кальяна, ни гостей, которые в принципе никогда не переводились, а в четверг вечером и по пятницам (мусульманский выходной) приезжали целыми толпами и бродили по широкой макушке телля. Теперь же-ни души, будь то на самом холме или под пальмами за ним. И полная тишина. Вдалеке на юге через пальмовые рощи и кустарниковую пустыню протянулось идущее в направлении восток — запад асфальтированное шоссе Манама — Эль-Будайи, соединенное наезженной колеей с нашей крепостью. Разрушенные мосты на этой колее отрезали нас от шоссе; по слухам, и сама магистраль была блокирована поваленными деревьями. С утра до вечера мы держали шоссе под наблюдением: машин не видно, и в тихом воздухе не слышно гула моторов…. Стало быть, шоссе блокировано накрепко.
День сменила ночь. Как-то странно было бродить в темноте вдоль крепостного вала. Это отдавало прошлым столетием: несешь дозор и вслушиваешься, ожидая нападения «туземцев». Разумеется, на Бахрейне жили не «туземцы», а бахрейнцы, с которыми мы были знакомы не один год, которые приезжали на машинах и велосипедах и, стоя на краю раскопов, задавали такие же умные или глупые вопросы, какие мы слышали от посетителей наших раскопок в Дании. Полно, способны ли эти люди подкрасться в темноте, чтобы поджечь наш лагерь? Хотелось отменить все дежурства и лечь спать.
Никто не напал на нас. За всю ночь никаких посторонних звуков.
И на другой день мы тоже ничего не заметили.
Зато в конце этого дня осада была снята. Под вечер временами до нас стал доноситься рокот моторов, стрекотавших среди пальмовых зарослей в лощинах между нами и шоссе. Так продолжалось около часа, а перед самым закатом по склону телля поднялись джип и два грузовика и остановились за сухим рвом около наших «лендроверов». Из грузовиков выскочили вооруженные полицейские и рассыпались вокруг крепости. Спускаясь с крепостного вала, мы встретили двух офицеров. Весь отряд производил очень воинственное и решительное впечатление; похоже было, что полное отсутствие какого-либо противника внушило воякам чрезмерную самоуверенность.
Хотя вообще-то их бдительность не была беспричинной: в четырех местах им пришлось расчищать колею, соединяющую нас с шоссе, — где оттаскивали в сторону поваленные пальмы, где восстанавливали мостики через высохшие оросительные каналы.
Всеобщая забастовка все еще продолжалась. Мы услышали, что уличное движение в Манаме парализовано и дорога, на Эль-Будайи перерезана в пяти-шести местах. Полиция удерживает Манамскую крепость, охраняет европейский квартал по соседству с военно-морской базой и отстояла дорогу на Авали и к нефтеочистительному заводу. Именно со стороны Авали этот отряд доехал до главной магистрали и оттуда продолжил движение на север, к нам.
Инспектор полиции, молодой бахрейнец, предложил нам немедленно эвакуировать лагерь и ехать под охраной на военно-морскую базу, пока еще достаточно светло, чтобы видеть препятствия на дороге. Мы объяснили, что не можем бросить наши материалы на произвол бродящих кругом мятежников. Приближающиеся сумерки делали долгие споры бессмысленными, и в конце концов инспектор согласился, что можно без опаски переждать еще ночь. Но завтра же утром нам надлежит погрузить на машины все наиболее ценное и быть готовыми к выезду; в десять часов прикрывать наше отступление прибудет отряд. Мы вежливо отклонили предложение оставить для охраны лагеря двух людей с винтовками. (Зачем нам возбужденные опасной патрульной службой в Манаме служаки, способные открыть стрельбу по нашим друзьям из деревни, если те задумают прийти к нам с новостями или продуктами…) Мы легли спать, не выставив на ночь никакого караула.
На другое утро (это была пятница) мы покинули лагерь. Три полицейские машины плюс наши два «Лендровера» составляли внушительный конвой, и принятые полицейскими предосторожности быстро погасили все намеки на веселье, с каким мы приготовились снова вступить в контакт с внешним миром. Казалось, мы едем сквозь вражескую территорию; чтобы добраться до «наших» позиций, надо было одолеть позиции «врага»… На месте каждой разрушенной переправы лежали пальмовые стволы, и мы, уподобляясь канатоходцам, медленно катили по ним на машинах, чутко прислушиваясь к указаниям сержанта, следившего за положением колес. Пока конвой преодолевал очередное препятствие, полицейские рассыпались по местности, прикрывая наше движение. На то, чтобы добраться до магистрали, ушел целый час. Здесь нам объяснили, как вести себя на пути к Манаме: ни в коем случае нигде не останавливаться; при виде толпы на дороге — мчаться вперед на полной скорости, сигналя и производя возможно больше шума, чтобы сбить с прицела бросающих камни. Впереди пойдет один полицейский грузовик, второй будет замыкающим. Мы изобразили бесстрашие и поехали. И вплоть до первого полицейского поста на дороге к Авали не встретили ни души.
Вечером того же дня забастовка прекратилась. А наутро вновь открылся базар, и мы покатили обратно в лагерь, минуя сброшенные с шоссе пальмовые стволы. Наши рабочие уже ждали, горя нетерпением возобновить работу. В тот же день я заложил новый разведочный шурф.
Вообще-то полевой сезон подходил к концу. Были последние числа марта, со дня на день могла наступить жара. Через неделю после отмены забастовки члены экспедиции уже разъехались по домам, только мы с Юнисом остались укладывать имущество и свертывать лагерь.
Собственно, эта работа легла на плечи Юписа. Я был занят своим шурфом. Наконец-то я мог трудиться без помех. Обязанности заместителя начальника экспедиции: почти ежедневные поездки в Манаму или Авали, чтобы оформить визы, билеты и разного рода разрешения, добыть упаковочные ящики, договориться о ремонте машины, получить деньги по чеку, двухдневная процедура выплаты жалованья — все это вдруг обрело вполне удобоваримые пропорции. Вместо восьмидесяти рабочих осталось семеро, все как один — отменные труженики. Мой бригадир Ради, честнейший старик, безошибочно замечавший малейшие перемены в составе или окраске почвенного слоя (он умер два года спустя); рослый и плечистый Абдулкарим (он стал бригадиром после Ради); Али бин Мохамед, работавший со мной с первого года, и Хасан Мубарак — высокие, на голову выше большинства арабов, они гордились тем, что ростом не уступают мне. Али бин Хасан, запросто выбрасывавший лопатой землю со дна 2 1/2-метрового шурфа; Хасан бин Хабиб, от чьего ястребиного глаза не ускользал ни единый черепок; Хаджи Хасан, работавший у нас в том году вместе с двумя сыновьями (восемь лет спустя к нам присоединился и его внук). Этих людей не надо было опекать и наставлять, я мог всецело сосредоточиться на зарисовках и описании очередных слоев и на анализе содержащихся в них черепков.
Как вы помните, я сделал скачок на двадцать пять метров к югу от своего последнего шурфа, исходя из предположения, что его старейшие слои расположены за пределами наиболее древнего поселения, укрытого в толще телля. Мы надеялись, что новый шурф выведет нас на четкие следы «барбарской» культуры. Очередной аккуратный квадрат с длиной стороны пять метров поместился несколько выше на отлогом склоне телля, недалеко от окружающего португальскую крепость сухого рва. Мы прикинули, что здесь до скального основания будет семь метров с лишком. Ничего не скажешь, глубокая яма…