Типичные миски из-под змеиных захоронений. Миска слева (27) служила крышкой миске справа. Эти сосуды принадлежат городу IV, который мы склонны датировать ассирийским периодом, около 700 г. до н. э.
Однако мы не могли довольствоваться верхним временным пределом, сколько бы точен он ни был. Требовался еще terminus post quern — «нижний предел». Напомню, я сам склонялся к тому, чтобы отнести «дворец» с саркофагами к городу IV, т. е. в промежуток между касситским (около 1200 г. до н. э.) и нововавилонским (около 600 г. до н. э.) периодами, и связать его с Упери, который послал дары Саргону Ассирийскому в 709 г. до н. э П. В. хотел бы, чтобы «дворец» был старше, намного старше, но ему пришлось согласиться, что в таком случае срок службы здания выражался очень уж большой цифрой.
В нашем распоряжении имелся лишь один способ, чтобы получить ответ — копать глубже. Прежде чем приступить к работе, мы тщательнейшим образом выскребли и подмели глиняный пол зала.
Тут нашим глазам предстали маленькие круглые пятна, где пол был чуть светлее и отличался по консистенции. Осторожно проверяя одно пятно совком, П. В. обнаружил опрокинутую миску, а продолжая копать, увидел, что она служит крышкой стоящей под ней другой миски. Когда крышку сняли, оказалось, что нижняя миска наполнена песком. В таком виде находку отправили в лагерь, где ее можно было исследовать более осмотрительно, чем на дне раскопа. Тем временем П. В. взялся за второе пятно.
За неделю раскопали четырнадцать пятен, и на рабочем столе в лагере выстроилось двенадцать мисок. Четыре из них были закрыты опрокинутыми мисками, еще четыре — большим черепком. Три — ничем не закрыты, а последняя закупорена толстым слоем гипса. Два пятна обозначали просто ямки; одна из них, хоть и накрытая опрокинутой миской, оказалась пустой, а в другой под большим черепком лежало двадцать шесть бусин из агата, аметиста и фаянса. Судя по тому, что там же нашли застежку в виде маленького серебряного кольца, бусины первоначально составляли ожерелье.
Наконец-то мы получили керамику, современную «дворцу» — мелкие миски двух видов, [27] и [28], и сосуд поглубже с узким венчиком [29]. Однако сейчас нас больше всего занимало содержимое сосудов. Юнис и П. В. каждый день работали над ними, осторожно удаляя песок кисточками из верблюжьего волоса и шпателями. И на дне семи сосудов обнаружили свернутые кольцом змеиные скелеты.
В трех сосудах лежали. отдельные косточки, в двух — только песок, из чего, впрочем, не следует, что их закапывали пустыми; просто содержимое не выдержало тысячелетнего хранения. Более чем в половине сосудов среди костей нашли единичные крохотные бусины, преимущественно из бирюзы.
Сначала мы не придали этой детали особого значения— в песке не так уж редко находят разрозненные бусины, и они могли попасть в сосуды ненароком. Но вскоре стало очевидно, что бусина не менее важна, чем змеиный скелет. Однако же прошло немало времени, прежде чем мы уразумели, что налицо явная связь со сказанием о Гильгамеше.
И ведь не сказать, чтобы мы скупились на догадки. Было ясно, что погребение под полом змей в закрытых сосудах носит религиозный или магический характер. Не обязательно быть археологом (они вообще склонны приписывать культовое назначение всяким предметам, для которых не могут сразу придумать практического применения), чтобы согласиться, что тут не проходит никакое мирское, обыденное, практическое толкование. Мы вспоминали змеиных божеств Крита и Дании бронзового века, средневековый датский обычай закапывать под порогом гадюку, чтобы отгонять от дома злых духов. Но почему-то мы забывали, что именно в Дильмуне змея съела жемчуг и обрела бессмертие, и тут гораздо больше, чем в Египте времен Клеопатры, змею и жемчуг почитали символами прославившей эту страну свободы от болезней, старости и смерти.
Понятно, что, закапывая под полом дома змею, дильмунцы страховали себя от болезни и смерти. Можно объяснить и присутствие бусин. Мы предпочли бы найти жемчужину, но ведь известно, что жемчуг — углекислый кальций с примесью органики — в земле быстро распадается. Впоследствии нам попалась жемчужина в одном не столь древнем змеином захоронении, и не исключено, что миски без бусин первоначально содержали жемчуг. В древности жемчуг ценился не меньше, чем в наши дни, так что бирюза вполне могла воплощать «бессмертие бедняка».
Словом, перед нами убедительное свидетельство, что сказание о Гильгамеше являлось живой неотъемлемой частью бахрейнской религии в ту пору, когда был построен и заселен «дворец». Потом в полах других помещений нам не раз попадались змеиные захоронения; общее число таких находок приближается к пятидесяти. Так что речь идет явно не об одноразовом ритуале «освящения», вроде того случая, когда строители барасти закопали в землю нашего лагеря голову и ноги жертвенного козла. Возможно, «змеиное» жертвоприношение полагалось повторять ежегодно; не исключено также, что его совершали при рождении или смерти члена семьи, жившей в этой большой постройке. А может быть, наше здание было не дворцом, а храмом или каким-то образом выполняло сразу обе функции, и миски со змеями — приношения верующих, которые обращались к богам с мольбой о здоровье и долгой жизни. Мы можем только гадать, как всегда, когда перед нами не образцы материальной культуры, а нечто связанное с духовным миром человека.
Непросто было оторвать половину экспедиции от всех этих открытий, чтобы выполнить программу исследований в Катаре. Обозревая ряды находок на полках хранилища, мы решили, что, вернувшись, завершим сезон публичной выставкой достижений нашей экспедиции на Бахрейне.
После всего, что явила нам бахрейнская городская цивилизация, Катар в этом году произвел довольно бледное впечатление.
Мое участие в катарской операции было минимальным. Поселив отряд в коттедже, который нам сдала в Дохе нефтяная компания «Шелл», и организовав покупку у той же компании «лендровера» (на очень выгодных условиях, поскольку компания из-за внезапного шторма только что потеряла морскую буровую установку и вынуждена была временно сократить объем работ, пока не будет собрана и отбуксирована на место новая установка), я вернулся на свой бахрейнский раскоп, а рекогносцировочные работы в Катаре возглавил П. В.
Наш отряд исследовал обширные площади — от Дохи до северной оконечности полуострова, а на юге до барханов вдоль границы Саудовской Аравии. Располагая двумя палатками, которые мы выпросили у Национального музея в Копенгагене (перед этим палатки служили датской экспедиции в Центральной Монголии), члены отряда отправлялись в пустыню с запасом воды и продовольствия на три-четыре дня, после чего возвращались в городок нефтяников, где были и ванны, и рестораны В конце марта они вернулись на Бахрейн, узнав благодаря серии рекогносцировок о древностях Катара куда больше, чем узнали мы с П. В. за время двухдневной вылазки годом раньше.
Негативные свидетельства этого поиска выглядели значительнее, чем позитивные. Во всем Катаре не оказалось никаких следов ни нашей «барбарской культуры», ни какой-либо из тех бахрейнских культур, которые мы были склонны датировать периодом расцвета Дильмуна. Ни одного телля-городища и ничего похожего на огромные некрополи. На северо-западе полуострова были обнаружены группы из сорока-пятидесяти курганов вроде тех, что мы видели годом раньше. Один холм раскопали. В толще каменной пирамидки скрывалась мелкая каменная гробница, мало чем похожая на искусно выложенные камеры с нишами бахрейнских гробниц. И если на Бахрейне погребальные камеры всегда расположены в направлении восток — запад, то эта гробница была сориентирована в направлении север — юг. Скелет лежал, как и на Бахрейне, в полускорченном положении, на правом боку, головой к северу, кисти рук перед лицом. И никакого инвентаря, вообще ничего, способствующего датировке, если исключить тот факт, что положение останков указывало на доисламский период.