А Оскар уже начал одну за другой вносить канцелярские корзинки, полные спичечных коробков. На каждом коробке — номер; внутри — печать. У нас не было времени осмотреть все образцы так подробно, как они того заслуживали, но самые интересные мы отобрали: двустороннюю печать с клинописью; печать с изображением арфистки, причем арфу украшала бычья голова, похожая на медную голову, найденную нами в Барбарском храме; печать с нерасшифрованными письменами городов Индской долины. Кроме четырех-пяти двусторонних печатей и, естественно, печати с индскими письменами, все остальные относились к моему «третьему типу», последнему в выстроенном мной ряду, с четырьмя кружочками и тремя бороздами. Печать с индскими письменами была совсем неизвестного вида — тонкая, плоская, с высокой шишечкой.
Затем Оскар стал показывать другие предметы из его раскопа. Бусы и амулеты, медные иглы в костяных рукоятках, осколки чаш из того же стеатита, что и печати, зачастую украшенных рельефными фигурками людей и животных. На одном осколке между частично уцелевшими изображениями двух стоящих человеческих фигур была короткая клинописная надпись.
На одной из файлакских печатей есть надпись, сделанная нерасшифрованными письменами долины Инда
Правда, Оскар лучше разбирался в рунах, чем в клинописи, зато мне когда-то довелось изучать месопотамскую письменность. Конечно, моих знаний недостало бы, чтобы с ходу читать любой текст, но в этом случае все упрощалось тем, что такую надпись я уже видел. Она совпадала с первой строкой надписи, найденной за восемьдесят лет до того капитаном Дюраном на Бахрейне, и гласила:
е2 — gald In-zak — «храм бога Инзака».
Открытие не менее важное, чем надпись на камне у эллинского храма! Ведь получалось, что чаша входила в инвентарь более древнего храма, вероятно, скрытого в телле Ф-3. Храма, посвященного Инзаку, покровителю Дильмуна. Окажись это так, будет легче объяснить небывалое количество печатей, найденных в толще телля, который до сих пор являл взгляду археолога лишь остатки весьма скромных построек.
Итак, четыре тысячи лет назад на Файлаке был храм Инзака; две тысячи лет назад — храм Артемиды и мастерская, где делали вотивные фигурки эллинских богов и богинь. Похоже, Файлака не одно тысячелетие был священным островом, привлекавшим паломников. Осмыслив это, я вдруг вспомнил, что он и теперь священный остров, объект паломничества. Так, может быть, перед нами — своего рода мостик через четыре тысячелетия?
Я подумал о святилище Зеленого Человека, Аль-Хидра, на макушке маленького телля на северо-западном мысу. Министерство просвещения не раз предлагало нам раскопать это святилище вместе с холмиком, и я знал, что правительство отнюдь не станет возражать, если оно совсем исчезнет. Пусть Аль-Хидр — один из исламских святых и, стало быть, вполне почтенная личность, все равно в глазах кувейтских суннитов связанные со святилищем традиции и ритуалы выглядят идолопоклонством. Но даже если в недрах телля кроется тот более древний храм «Артемиды», слух о котором дошел до Александра, все равно рука не поднимется его копать. Слишком много у нас друзей среди жителей Файлаки, придерживающихся, подобно паломникам, шиитской веры. Посягнуть на их святыню — значит восстановить против себя весь остров.
Вместе с тем, учитывая растущее число свидетельств того, что Файлака на протяжении тысячи лет был священным островом, я решил присмотреться к личности Аль-Хидра поближе.
Как часто бывает в подобных случаях, намеченное исследование пришлось отложить ради других, более срочных дел. Лишь через несколько лет я вернулся к этому вопросу, притом совсем по иному поводу.
А дело было так. Член киногруппы Бахрейнской нефтяной компании Джон Андервуд задумал снять фильм о нашей работе на Бахрейне. Два года кинооператоры увековечивали на пленке эпизоды раскопок в Кала’ат аль-Бахрейне и в Барбаре; сам Джон в это время делал съемки в Дании и в Британском музее. Представленный нам для просмотра фильм оказался не просто хроникой, а произведением искусства. Джон, выросший в среде археологов, суммировал все доводы в пользу отождествления Бахрейна с Дильмуном и подчеркнул роль Бахрейна в шумерской мифологии, а также его значение как промежуточной стоянки на древних торговых путях. Естественно, он показал важность изобильных бахрейнских пресных источников, а заодно, словно походя, предложил собственное толкование названия Бахрейн. В самом деле, бахрейн — арабское слово, означает всего-навсего «два моря», только до тех пор никто не смог объяснить, почему остров назвали именно так. В дикторском тексте Джона выражалось предположение, что одно море — соленые воды Персидского залива, а второе — выходящая здесь на поверхность пресная вода.
Казалось бы, объяснение весьма натянутое, но меня оно поразило. Ибо я знал, что шумеры и вавилоняне верили в существование моря пресной воды под землей и под соленым морем, называя его (об этом говорилось выше) абзу. Вот и Библия упоминает «воды подземные». И я уже приметил, что абзу так или иначе присутствует, так сказать, на периферии всех преданий о Дильмуне: Энки, бог Абзу, даровал воду Дильмуну; Энки вмешался и спас Зиусудру во время потопа, и Зиусудра поселился в Дильмуне; текст легенды о Гильгамеше, как мне однажды заметил профессор Ламберт, позволяет заключить, что «цветок бессмертия» рос в подземном море, и Гильгамеш нырял за ним туда через отверстие или ход в дне Горького моря. Бахрейн как раз знаменит, в частности, тем, что вокруг него со дна морского бьет пресная вода; об этом явлении упоминали в прошлом многие арабские географы.
Получалось так, что для людей, верящих в Абзу — пресноводное море под землей, Бахрейн неизбежно должен был славиться как место (возможно, единственное), где встречаются пресное и соленое моря. Отсюда естественное название «два моря».
Мешало лишь одно препятствие; я не располагал свидетельствами, что название Бахрейн старше возникновения ислама, что вера в подземное море пережила покорение Вавилонии персами и вытеснение вавилонских богов зороастризмом, иудаизмом, христианством и исламом. Казалось, между религиозными мифами, которые могли бы объяснить название Бахрейн, и действительным его появлением зияет хронологический разрыв в тысячу с лишним лет.
Более того, хорошо известно, что имя Бахрейн лишь в последние шесть веков привязано к конкретному острову; раньше так называли все побережье от Кувейта на севере до полуострова Дахран и нынешнего Бахрейна на юге Наконец, если наши гипотезы верны, то ведь во времена Вавилонии Бахрейн назывался не Бахрейн, а Дильмун, впоследствии же — Тилос. Да, загадка! Никто еще не смог ее разгадать, а ответ Андервуда представлялся таким очевидным — только бы преодолеть этот тысячелетний разрыв… Я даже стал подумывать, уж не означало ли на неизвестном нам дильмунском языке слово дильмун — «два моря»? Как-никак, прежний Бахрейн, простиравшийся от Кувейта до Дахрана, включая прибрежные острова, вероятно, соответствовал протяженности древнего Дильмуна. А пресные источники на суше и на дне морском известны не только на Бахрейне, они отмечены на материке напротив острова и в тамошних прибрежных водах.
Но хронологический разрыв оставался, и в числе составляющих его факторов был вопрос о древности названия Бахрейн.
Как известно, один из древнейших доступных нам арабских текстов — Коран. Страна Бахрейн в нем не упоминается. Однако мне пришло в голову проверить, встречается ли в тексте вообще арабское слово бах-рейн — «два моря». Оказалось, встречается, встречается трижды, притом в интереснейших контекстах. В суре «Ангелы» (сура 35, стих 13) читаем: