Великан долго вглядывался в пустые пространства, грезя наяву, перед блестящими черными глазами проплывали видения. Наконец он встряхнул лохматой головой, словно сбрасывая наваждение.
— Существует только один подвиг, который привлек бы такое же всеобщее внимание, приветствовался бы с не меньшим воодушевлением. — Харкнесс провел ладонью по пергаменту и накрыл еще один обширный пробел в сетке гор и рек. — Здесь, — тихо сказал он. — Запретное царство Мономотапа.
Даже название было жутковатым. Мономотапа. От этих звуков волосы на затылке у майора встали дыбом.
— Слышал о нем? — спросил Харкнесс.
— Да, — кивнул Зуга. — Говорят, это библейский Офир, где добывала свое золото царица Савская. Вы там бывали?
Харкнесс покачал головой.
— Дважды я туда отправлялся, — пожал он плечами. — Там не бывал ни один белый человек. Так далеко на восток не забирались даже импи Мзиликази. Португальцы однажды пытались достичь империи Мономотапа. Это было в 1569 году. Экспедиция исчезла, в живых не осталось никого. — Харкнесс презрительно хмыкнул. — Они оставили все попытки достичь Мономотапы. Чего еще ожидать от португальцев! Двести лет с тех пор они сидят в своих сералях в Тете и Келимане, плодят полукровок, наложили лапу на рабов и слоновую кость, что поступают из глубины материка, и довольны жизнью.
— Но легенды о Мономотапе рассказывают до сих пор. Я сам слышал от отца. Золото и огромные города за высокими стенами.
Хозяин поднялся из-за стола, двигаясь легко, словно был вдвое моложе, и подошел к окованному железом сундуку, стоявшему у стены позади стула. Сундук не был заперт, но, чтобы откинуть крышку, старику пришлось приложить усилия.
Он вернулся с мешком из мягкой дубленой кожи. Мешок, видимо, был тяжелым, потому что он держал его обеими руками. Развязав стягивающий отверстие шнурок, Харкнесс выложил содержимое на матерчатую карту.
Этот желтый металл с глубоким мерцающим блеском, тысячелетиями завораживающий людей, нельзя было не узнать. Зуга не мог устоять перед искушением потрогать его и ощутить восхитительную поверхность изделий. Драгоценный металл был отлит в тяжелые круглые бусины размером с фалангу мизинца майора; бусины, нанизанные на нитку из звериных жил, образовывали ожерелье.
— Тысяча шестьсот двадцать четыре грамма, — сообщил Харкнесс — металл необычайной чистоты, я делал пробу.
Старик надел ожерелье через голову и уложил поверх белоснежной бороды. Только тогда гость заметил, что на ожерелье из золотых бусин подвешено какое-то украшение.
Оно имело форму птицы, стилизованного сокола со сложенными крыльями. Сокол сидел на круглой подставке, украшенной узором из треугольников в виде акульих зубов. Фигурка была величиной с большой палец мужчины. Столетиями касаясь человеческого тела, золото отполировалось так, что некоторые детали исчезли. Глаза птицы были сделаны из зеленых стекловидных камешков.
— Подарок Мзиликази. Он не видит пользы ни в золоте, ни в изумрудах, да, эти камни — изумруды, — кивнул Харкнесс — Один из воинов Мзиликази убил в Выжженных землях старуху. У нее на теле и нашли этот кожаный мешочек.
— А где это — Выжженные земли? — спросил Зуга.
— Извини. — Харкнесс вертел в руках золотую птичку. — Надо было тебе объяснить. Импи короля Мзиликази опустошили земли вдоль границ, кое-где на глубину полутораста километров и дальше. Они истребили всех, кто жил в тех местах, и устроили что-то вроде буферной полосы между собой и любыми враждебными пришельцами. В первую очередь это было направлено против вооруженных буров, надвигающихся с юга, но и против всех остальных чужестранцев тоже. Мзиликази назвал эту полосу Выжженными землями, и именно там, к востоку от его королевства, стражи границ и убили эту одинокую старуху. Воины рассказывали, что она очень странная, не похожа ни на одну женщину из известных племен и что говорила старуха на языке, которого они не понимали.
Он снял ожерелье и осторожно убрал обратно в мешок, и майор почувствовал себя обделенным. Ему все еще хотелось ощущать в руке тяжесть металла. Великан тихо продолжал:
— Ты, разумеется, как и все, слышал разговоры о золоте и городах, окруженных стенами. Но это — самое близкое подтверждение, которое я обнаружил.
— Знал ли отец об ожерелье? — спросил Зуга, и Харкнесс кивнул.
— Фуллер хотел купить его, предлагал мне вдвое больше, чем стоит золото.
Оба надолго замолчали, погрузившись каждый в свои мысли, наконец Зуга спросил:
— А с какой стороны мой отец мог бы попытаться достичь Мономотапы?
— Ни с юга, ни с запада. Мзиликази, король матабеле, никого не пропустит через Выжженные земли. Мне кажется, Мзиликази питает какие-то глубокие суеверия, связанные с землями за восточной границей его владений. Он туда и сам не ездит, и другим не позволяет. — Харкнесс покачал головой. — Нет, Фуллер попытался бы подойти с востока, от португальского побережья, из какого-нибудь их поселения. — Старик прочертил пальцем на карте предполагаемый маршрут. — Здесь высокие горы. Я их видел издалека, они казались серьезной преградой. — Тем временем наступила ночь. Хозяин перебил сам себя и велел Зуге: — Прикажи слуге расседлать лошадей и поставить их в стойла. Возвращаться поздно. Заночуешь тут.
Когда Зуга вернулся, слуга-малаец задернул занавески, зажег лампы и разложил по тарелкам жгучее карри из желтого риса с цыпленком, а Харкнесс открыл новую бутылку капского бренди. Старый Томас продолжил разговор с того же места, словно и не прерывал его. Они съели ужин, отодвинули эмалированные оловянные тарелки и вернулись к карте. Пролетело много часов, но ни тот, ни другой этого не заметили.
Уютный свет лампы и выпитое бренди удесятерили возбуждение, охватившее обоих. Хозяин то и дело вскакивал, чтобы подкрепить свои слова привезенной из странствий памятной вещицей. Он взял кристалл кварца с отчетливо заметными прожилками самородного золота.
— Если золото видно, значит, месторождение богатое, — сказал Харкнесс Зуге.
— А почему вы никогда не разрабатывали найденные жилы?
— Мне ни разу не удавалось надолго задержаться на одном месте, — грустно усмехнулся старик. — Всегда находилась река, через которую хотелось переправиться, горная цепь или озеро, которых надо было достичь, или я преследовал стадо слонов. Никогда не было времени выкопать шахту, построить дом, вырастить стадо.
Занялась заря, лучи проникли сквозь занавески в темную комнату. Вдруг Зуга воскликнул:
— Пойдемте со мной. Пойдемте искать Мономотапу!
Харкнесс рассмеялся:
— Мне казалось, ты намеревался найти отца.
— Вы сами знаете! — засмеялся в ответ Зуга. Почему-то со стариком он чувствовал себя как дома, словно знал его всю жизнь. — Но вы можете представить лицо моего отца, когда он увидит, что вы пришли его спасать?
— Оно того стоит, — признал Харкнесс.
Смех утих, и на его лице отразилось такое глубокое сожаление, такая всепоглощающая печаль, что Зуге захотелось протянуть руку через стол и погладить изуродованное плечо. Он сделал непроизвольное движение, но Харкнесс отстранился. Он слишком долго жил один. Он никогда не допустит, чтобы кто-то его утешал.
— Пойдемте со мной, — повторил майор, уронив руки на стол.
— Мое последнее путешествие в глубь страны уже закончилось, — без всякого выражения сказал Харкнесс. — Теперь все, что мне нужно, это мои картины и мои воспоминания.
Он поднял глаза к рядам холстов в рамах и оглядел брызжущие радостью краски.
— Вы еще полны сил и жизни, — уговаривал молодой Баллантайн. — Ваш ум так ясен.
— Хватит! — хрипло, с горечью воскликнул старик. — Я устал. Тебе пора идти. Уходи сейчас же.
От такого резкого отказа, такой внезапной смены настроения щеки Зуги гневно вспыхнули, он быстро поднялся. Несколько секунд он стоял, глядя на старика.
— Уходи! — снова сказал Харкнесс.
Гость коротко кивнул:
— Отлично.
Он опустил взгляд на карту. Он знал, что обязан заполучить ее любой ценой, хоть и догадывался, что нет такой цены, которую взял бы за нее Харкнесс. Нужно что-то придумать, но завладеть ею он обязан.
Зуга повернулся и прошагал к парадной двери. Собаки, спавшие у их ног, вскочили и последовали за ним.
— Гарньет! — сердито крикнул он. — Приведи лошадей.