В ту ночь Зуга так и не уснул. Он сбросил одеяло и пошел к опушке акациевой рощи. Его вырвало, с рвотными спазмами исторгался ужас перед увиденным.
Наутро крики девушки еще звенели у него в ушах, но король был весел и словоохотлив. Он горшок за горшком вливал в гостя кислое пиво, хотя у того выворачивало нутро, и вспоминал случаи из своей долгой, богатой событиями жизни. С задумчивой старческой ностальгией он ярко описывал ему детство и юность, проведенные в далекой стране Зулу.
Вдруг неожиданно, безо всякого перехода он велел Баллантайну:
— Скажи слова из своей бумаги.
Зуга вновь прочитал ему условия концессии. Король внимательно выслушал и ненадолго задумался.
— Охотиться на слонов и рыть ямы, — пробормотал он. — Ты требуешь не очень многого. Напиши, что ты будешь делать это в землях ниже реки Замбези, к востоку от Иньяти и выше Лимпопо.
Не будучи вполне уверенным, что на этот раз король говорит серьезно, майор быстро приписал это условие к доморощенному юридическому документу.
Потом он поднес трясущуюся руку короля к бумаге, и тот вывел большой корявый крест.
«Мзиликази: его печать».
Король с детским наивным восторгом приложил восковую печать. После этого он передал ее индунам, чтобы те восхитились, и склонился к Зуге.
— Теперь ты получил все, что хотел, и, наверно, уйдешь от меня. — В слезящихся глазах сквозила печаль.
Зуга почувствовал укол совести, но ответил без обиняков:
— В сезон дождей я не могу охотиться, к тому же в моей стране за морем меня ждет много дел. Я должен уйти, но я вернусь, Нкоси Нкулу.
— Я дам тебе дорогу на юг, Бакела-Кулак. Уходи с миром и возвращайся поскорее, твое присутствие радует меня, твои слова полны мудрости, редкой в людях столь молодого возраста.
— Оставайся с миром, Великий Слон. — Зуга поднялся и вышел с королевского двора.
Шагал он легко, на душе было радостно. В нагрудном кармане мундира лежала концессия, в сундуке хранилось двадцать пять килограммов самородного золота, с ним была каменная птица Зимбабве и три отличных слоновьих бивня, чтобы купить право на проход. Перед ним открывалась дорога на юг, к мысу Доброй Надежды и в Англию.
Ветер, слабый отголосок муссона, дул с берега, но небо нависло низкими серыми облаками, перламутровой пылью налетали шквальные порывы дождя.
Канонерская лодка приближалась к берегу. Мичман Феррис, самый младший офицер на «Черном смехе», проводил визирование с подветренного борта и тихо сообщал данные старшине-сигнальщику, а тот быстро вычислял расстояние до берега. Одновременно он записывал данные на штурманской грифельной доске, чтобы капитан в любую минуту мог посмотреть с мостика вниз и проверить собственные результаты.
На носу стоял матрос с лотлинем. Он считывал с отметок на лине показания глубины, выкрикивал их и снова, развернувшись, забрасывал линь вперед. Груз погружался в воду, и, когда нос «Черного смеха» проходил мимо места, где он затонул, матрос опять считывал показания.
— Шесть саженей на лотлине!
Клинтон Кодрингтон вел корабль, руководствуясь выкриками лотового, углами, которые Феррис замерял для характерных черт берегового ландшафта, оттенком воды, бурунами и водоворотами, образуемыми приливом на отмелях и банках, а также инстинктом моряка. Он нимало не доверял карте, начерченной тридцать лет назад капитаном королевского флота Оуэном.
— Изменить курс на один румб к берегу, — тихо приказал капитан рулевому.
Корабль повернул к земле, и все учуяли принесенный ветром запах.
— Воняет невольничьим кораблем! — свирепо воскликнул Феррис, и в тот же миг впередсмотрящий на топе мачты громко крикнул:
— Дым! Дым на правом берегу реки.
— Далеко ли вверх по течению?
— Километра три, а то и больше, сэр.
Впервые после выхода из Занзибара Клинтон позволил себе поверить, что успел вовремя. Он изо всех сил торопился на Рио-Саби в ответ на душераздирающий призыв женщины, которую любил.
— Приготовьтесь к боевым действиям, мистер Денхэм, но не выкатывайте орудия. — Он старался говорить ровно и официально, но лейтенант усмехнулся.
— Ей-Богу, мы их застигли на месте преступления. Поздравляю, сэр.
Команда, выстроившись в очередь к оружейному складу за пистолетами и абордажными саблями, засмеялась и развеселилась.
«Черный смех» рассекал бурлящую белую воду на отмели. На мгновение он коснулся днищем песка, но сошел с мели и помчался по тихой темно-зеленой воде речного устья. Клинтон кивнул Денхэму:
— Теперь можете выкатить орудия.
Он откладывал это до последней минуты, потому что не хотел в ответственный момент прохождения через отмель нарушать правильное расположение корабельного балласта. Зловеще загрохотали лафеты, «Черный смех» обнажил клыки и под боевыми парусами, бешено молотя бронзовым винтом, под крики вооруженной команды нырнул в лабиринт проток Рио-Саби, как хорек в кроличью нору.
Держась глубокого зеленого протока между светлыми песчаными берегами, Клинтон прошел первый поворот. Отлив кончился два часа назад, приливная волна мощно подталкивала корабль, лотовой сообщал хорошую глубину. Клинтон спокойным тоном подавал команды рулевому, пытаясь скрыть нетерпение
— Нет, вы только посмотрите! — воскликнул Феррис и указал за борт.
Рядом плавал предмет, который все сначала приняли за черное бревно. Они проплыли мимо, бревно закачалось в их фарватере, и только тут Клинтон понял, что это человеческий труп. Живот трупа раздулся от газов и блестел, конечности скрючились, как ветви дерева, пораженного молнией. Скривившись от отвращения, Клинтон вернулся к управлению кораблем.
— Одерживай! — скомандовал он рулевому.
Они миновали широкую дугу протока между мангровыми рощами, и перед ними во всю ширь раскинулось речное устье.
Клинтон скомандовал:
— Прямо руля!
Его голос был ровным, в нем не слышалось никаких чувств — ни торжества, ни уныния. Дым поднимался с берега реки. В подзорную трубу капитан разглядел лишь развалины длинных низких построек, крыши которых сгорели и обвалились. Создавалось впечатление, что их подожгли преднамеренно.