— Я хочу сказать, что между нами лежит пропасть, через которую никогда не перекинуть мост.
— Мы это только что сделали, и весьма успешно. Она вспыхнула, краска залила не только лицо, но даже шею и грудь.
— Я дала клятву посвятить жизнь уничтожению того, что вы отстаиваете.
— Женщина, ты слишком много болтаешь, — лениво отозвался он и накрыл ее губы своими.
Она отбивалась, но Сент-Джон не выпускал Робин, зажимая ей рот, и приглушенные протесты звучали неубедительно. Когда сопротивление Робин ослабло, он легким толчком уложил ее на койку и снова навалился.
Утром, когда она проснулась, Манго Сент-Джона не было, но на подушке осталась вмятина от его головы. Робин прижалась к ней лицом, вдыхая застоявшийся запах его волос, его кожи, но постель давно остыла. Она коснулась щекой простыни — та была холодной.
Жестокое волнение терзало корабль. Торопливо пробираясь по коридору к себе в каюту, она слышала на палубе голоса матросов. Она боялась встретить на пути кого-нибудь из команды, а тем более брата. Каким предлогом она оправдает свою прогулку на заре, как объяснит, почему не ночевала в каюте, почему ее одежда порвана и смята?
Едва она заперла дверь и облегченно привалилась к ней спиной, как в дальнюю стену каюты кулаком постучал Зуга.
— Робин, вставай! Одевайся. Земля на горизонте. Иди посмотри!
Робин торопливо окунула фланелевый лоскут в эмалированный кувшин с холодной морской водой и обтерлась. Тело распухло, болью отзываясь на прикосновение, на лоскуте остался след крови.
— След позора, — жестоко сказала она себе, но чувства противоречили словам. Дочь Фуллера Баллантайна парила, как на крыльях, ее наполняло ощущение физического благополучия и появился здоровый аппетит. Робин с нетерпением ждала завтрака.
Легкой танцующей походкой она поднялась на верхнюю палубу. Ветер игриво вцепился в ее юбки.
Первым делом она подумала о мужчине. Он стоял у планшира наветренного борта, одетый в одну рубашку, без кителя, и на нее обрушился ураган противоречивых мыслей и чувств. Сильнее всего оказалась мысль о том, что этот человек настолько тощ, угрюм и бесшабашен, что его надо держать за решеткой как угрозу всему женскому роду.
Манго опустил подзорную трубу, повернулся и увидел ее у трапа. Слегка поклонился ей, а она в ответ едва заметно опустила голову, стараясь быть холодной и исполненной достоинства. Навстречу ей, радостно смеясь, спешил Зуга. Он взял сестру за руку и подвел к планширу.
Над зеленовато-стальными водами Атлантики возвышалась гора, грандиозная крепость из серого камня, рассеченная глубокими ущельями и оврагами, поросшими темной зеленью. Робин не помнила, чтобы гора раньше казалась ей такой огромной, она заполняла весь восточный горизонт и достигала небес Вершину горы скрывала толстая перина белых облаков. Облака беспрестанно клубились, сползая с вершины, — так шапка пены на закипающем молоке переливается через край горшка. Но, выплескиваясь на склоны, облака, словно по волшебству, превращались в ничто, растворялись, и ближе к подножию воздух становился прозрачным. Казалось, до горы рукой подать, отчетливо вырисовывались самые мелкие детали ландшафта, крошечные домики у подножия белели, как перья чаек, рассекавших крыльями воздух над клипером.
— Сегодня поужинаем в Кейптауне, — воскликнул Зуга, стараясь перекричать ветер, и при мысли о еде у Робин потекли слюнки.
Джексон, стюард, велел матросам натянуть над палубой кусок парусины, чтобы прикрыться от ветра, и они завтракали на свежем воздухе, на солнце. Трапеза получилась праздничная, Манго Сент-Джон приказал подать шампанское, и они подняли бокалы шипучего белого вина за удачное путешествие и благополучный подход к берегу.
Манго Сент-Джон поднялся.
— Здесь сквозняк, вырывается вон из той расщелины в горе. — Капитан указал вперед, и они заметили, что поверхность моря в устье бухты подернулась рябью. — Ветер налетает предательскими порывами, и не одно судно осталось здесь без мачт. Через несколько минут уменьшим парусность. — Он подал знак Джексону унести складной стол с остатками завтрака, с поклоном извинился и отправился на ют.
Доктор наблюдала, как по его команде убирают паруса с верхних рей, берут два рифа на гроте и ставят штормовой кливер. «Гурон» в полной готовности встретил неверный ветер и вошел в Столовую бухту, обойдя остров Роббен справа по широкой дуге. Когда корабль лег на новый курс, она подошла к юту.
— Мне нужно с вами поговорить, — сказала доктор, и Сент-Джон приподнял бровь.
— Вы не могли бы выбрать более подходящее время… — Капитан красноречиво развел руками, подразумевая ветер, течение и близость опасного берега.
— Другого случая уже не представится, — поспешно ответила она. — Как только вы бросите якорь в Столовой бухте, мы с братом немедленно покинем корабль.
Насмешливая улыбка медленно сползла с его губ.
— Раз вы так решили, нам, похоже, больше нечего сказать друг другу.
— Я хочу, чтобы вы знали почему.
— Я-то знаю почему, — сказал капитан, — но сомневаюсь, что вы сами это понимаете.
Робин впилась в него взглядом, но он отвернулся, чтобы отдать команду рулевому, и обратился к помощнику, стоявшему у подножия мачты.
— Мистер Типпу, будьте добры взять еще один риф.
Сент-Джон подошел к ней сбоку, но не взглянул на нее, а поднял голову и всмотрелся в крохотные фигурки матросов, лазающих высоко вверху на грот-рее.
— Видали ли вы когда-нибудь шесть с половиной тысяч гектаров хлопковых полей, когда коробочки готовы к сбору? — тихо спросил он. — Видали ли вы, как кипы хлопка сплавляют на баржах вниз по реке на фабрики?
Робин не ответила, и он продолжил, не медля ни минуты:
— Я все это видел, доктор Баллантайн, и ни один человек не посмеет мне заявить, что с людьми, работающими на моих полях, обращаются как со скотом.
— Вы владеете хлопковой плантацией?
— Да, и после этого плавания приобрету сахарную плантацию на острове Куба. Половина моего груза пойдет в уплату за землю, а другая половина будет выращивать тростник.