Хирургические тампоны держали в бадьях с водой, чистой водой из оцинкованных чанов для сбора дождевой влаги, установленных позади госпиталя. Бадьи стояли под операционным столом, чтобы хирургу было легко до них достать. Промокнув гной и кровь, он бросал тампон на специальный поднос, потом их стирали и возвращали в бадью с чистой водой.
— Уверяю вас, доктор, что мои медсестры стирают тампоны самым тщательным образом.
Сестра-хозяйка обладала внушительной фигурой. У нее были бульдожьи черты лица и грозная нижняя челюсть. Она наклонилась, опустила руку в бадью, вытащила одну из губок и протянула Робин.
— Можете сами посмотреть, какие они мягкие и белые.
— Точно такие же мягкие и белые, как микробы, что кишат на них. — Робин разозлилась, на щеках выступили красные пятна. — Неужели никто из вас не слышал о Джозефе Листере?
Из дверей ей ответил главный хирург:
— Я отвечу на ваш вопрос, доктор Баллантайн. Нет, мы никогда не слышали об этом человеке, кем бы он ни был. Мы не можем утруждать себя заботой о мнении каждого досужего визитера или, в данном случае, о мнении женщины, выдававшей себя за мужчину.
Главный хирург хорошо знал, что за женщина стоит перед ним и кто она такая. До него доходили слухи, над которыми потешалась вся колония, и он не одобрял Робин.
Робин, в свою очередь, понятия не имела, что за пожилой джентльмен с кустистыми седыми бакенбардами и нависающими бровями стоит перед ней, хотя по пятнам засохшей крови на сюртуке догадывалась, что это хирург старой школы, который оперирует в уличной одежде и считает эти пятна отличительным знаком профессии. Он был более достойным противником, чем госпитальная сестра-хозяйка, и дочь Фуллера Баллантайна с воинственным огнем в глазах повернулась к нему:
— Тогда, сэр, меня удивляет, с какой готовностью бы признаете свое невежество и ограниченность.
Тот задохнулся от возмущения, а потом бессвязно залопотал:
— Ей-Богу, мадам, не полагаете же вы, что я буду искать смертельный яд в каждой пылинке, в каждой капле воды, даже на моих собственных руках. — Главный хирург потряс руками у лица Робин.
Под ногтями застыли темные полумесяцы засохшей крови — сегодня утром он оперировал. Он наклонился к ней, яростно брызжа слюной, и Робин слегка отстранилась.
— Да, сэр, — громко сказала она. — Ищите их именно там, а также в каждом вашем выдохе и в этой грязной одежде.
Ссора становилась все яростнее, все чаще слышались личные оскорбления. Редактор с восторгом строчил в блокноте. Он и не мечтал о таком скандале. Развязка наступила, когда его спутница разозлила противника так, что он отпустил крепкое ругательство, под стать овладевшей им ярости.
— Ваши слова столь же отвратительны, как эти ваши жалкие тампоны, — сказала она и запустила тампоном прямо ему в лицо с такой силой, что вода окатила его бакенбарды и сюртук. Робин торжествующим шагом вышла из операционной.
— Так ты его ударила? — Зуга опустил газету и посмотрел на сестру. — Да, сестренка, иногда ты совсем не похожа на леди.
— Что верно, то верно, — без тени раскаяния ответила Робин. — Но ты это замечаешь уже не в первый раз. Кроме того, я понятия не имела, что он главный хирург.
Зуга с шутливым неодобрением покачал головой и прочитал вслух:
— Его окончательное мнение, высказанное редактору, таково: мисс Робин Баллантайн не доктор, а неоперившийся птенец сомнительной квалификации, полученной без году неделя в непонятном медицинском заведении весьма подозрительным способом.
— Великолепно! — Сестра захлопала в ладоши. — Оратор из него получился бы куда лучше, чем хирург.
— Далее он говорит, что намеревается обратиться в суд, чтобы получить компенсацию за моральный ущерб.
— За оскорбление, нанесенное при помощи тампона, — весело рассмеялась Робин и встала из-за стола. — Ну и черт с ним. Нам надо спешить, чтобы успеть на встречу с капитаном Кодрингтоном.
Когда она стояла рядом с Зугой на корме водоналивного лихтера, причаливающего к стальному борту канонерской лодки, веселое настроение еще не покинуло ее.
Юго-восточный ветер вспахал поверхность Столовой бухты, покрыв ее похожими на вату белыми барашками, и натянул толстое облачное покрывало на плоскую вершину горы. В колонии этот ветер называли «капским доктором» — без него летняя жара была бы невыносимой. Однако он представлял собой постоянную опасность для мореплавания — берега бухты были усеяны обломками потерпевших крушение кораблей. «Черный смех» рвался и раскачивался на якорной цепи, и два человека несли вахту у якоря.
Лихтер подошел к борту, сверху спустили толстый брезентовый шланг, и двенадцать человек встали на насосы, перекачивая груз в водяные баки в котельной канонерской лодки. Только потом гостей взяли на борт.
Поднявшись на верхнюю палубу, Робин сразу взглянула на ют. Кодрингтон стоял там. Он был в одной рубашке, без кителя, и на голову возвышался над группой мичманов. Его выгоревшие волосы ярко сверкали на солнце.
На палубе стояла суматоха, в которой, однако, ощущалась целеустремленность. Пополнялись запасы продовольствия, бункера загружались водой и углем. Робин при помощи Зуги пробиралась сквозь всю эту кутерьму. Кодрингтон отвернулся от планшира и увидел их.
Он казался моложе, чем запомнилось Робин, потому что теперь его лицо было спокойным, а движения — свободными. Рядом с седыми, потрепанными непогодой матросами капитан казался почти мальчишкой, но это впечатление развеялось, едва он заметил гостей. Внезапно его черты стали суровыми, губы сжались, глаза сверкнули холодом, как бледные сапфиры.
— Капитан Кодрингтон, — приветствовал его Зуга с тщательно отрепетированной вежливой улыбкой. — Я майор Баллантайн.
— Мы уже встречались, сэр, — ответил Кодрингтон, не попытавшись в ответ изобразить даже подобие улыбки.
Зуга невозмутимо продолжал:
— Разрешите представить вам мою сестру, доктора Баллантайн.
Кодрингтон взглянул на Робин.