Эту мысль ему внушили доносившиеся из радиопередатчика всхлипывания ливерпульского офицера. Полночь миновала. Шолл, потрясенный, стоял в коридоре возле радиорубки, прислушиваясь к тому, как радист кричит и рыщет по эфиру, стараясь поймать звук. До Шолла доносился только неумолкающий безмолвный шум.
А что, думал он, если все ждут связи, чтобы услышать адресованные им распоряжения, а слова не пробиваются к ним. Возможно, правительство все еще пребывает где-то в изгнании, в подземном бункере, и принимает решения, абсолютно лишенные смысла. А может быть, все члены правительства уже мертвы. Это не имеет значения. Они не могли обратиться к своим солдатам. Некому было принимать решения. Солдатам платят за то, чтобы они сражались — именно это разрозненные части и старались делать, действовали посредством разбойничьих рейдов, и их убивали, когда они беспокоили имаго. Но солдаты не только сражались: иногда они сдавались.
Шолл пришел к убеждению, что сейчас их дело — капитулировать. Что, если имаго занимаются не бессмысленными убийствами, а ведут войну, ведь никто не объявлял ее оконченной? Делают то же, что и солдаты. Выжидают. Ждут решения, которое никто не может принять, приказа, который не может быть отдан.
Что, если не осталось никого, кто отдал бы приказ? Будет ли война продолжаться, пока ее не остановит энтропия или пока не погибнет последний человек?
До того спуска на станцию «Хэмпстед» Шолл не был уверен, что имаго не тронут его, но уже на протяжении нескольких недель он знал, что прожил гораздо дольше, чем ему полагалось. Все меньше и меньше усилий он предпринимал, чтобы прятаться, и зеркальные существа, имаго и пожиратели падали, обходили его стороной, стушевывались перед ним, без почтения или страха, но как если бы замечали что-то.
Что это? — думал Шолл. Пораженный данным обстоятельством, он решил, что избран для чего-то. Для этого. Он взял на себя право говорить от лица своих людей. Капитулировать. Иуда-мессия.
Он не предъявлял требований, но предложил условия, которые казались разумными, условия унизительной, но достойной капитуляции. Конца противостоянию. Если Рыба Зеркала того потребует, он, в порядке своего рода послушания, совершит молитву. Все, что окажется необходимым. А взамен — люди будут жить.
Возможно, мы станем бродягами, думал он. Или земледельцами, или рабами, будем перепахивать руины Лондона. Маленькая колония империи имаго. В общем, задворки, где тем, кто не приносит беспокойства, предоставляется свобода. Тогда мы сможем составить планы… Но Шолл остановил себя. Не для того он здесь. Это не стратегия двойного блефа, такое невозможно. Это капитуляция.
Или я Петен[44]? Коллаборационист? Будут дети употреблять мое имя как ругательство? Но дети будут.
Мы будем жить. Мы распространим утраченное нами слово, и мы будем жить, пусть в гетто, если придется, но мы будем жить. Начнем новую историю. Чем мы будем? Но мы будем.
Кто-то должен решать. Или это, или умирать, как мы умираем сейчас.
Он думал о неизвестном имаго, который помог ему и чьих мотивов он так и не понял. Снова он со стыдом подумал об оставшихся у дверей солдатах, которые пришли с ним вопреки его распоряжениям, как он подозревал, и были убиты имаго, составляющими охрану Рыбы Зеркала. Охрану, которая пропустила его самого, ожидая, что он сделает то, что им было нужно, — что бы это ни было.
Может быть, я все понял неправильно. Может быть, они вообще не поэтому оставили меня в покое. А если избранный не понял, для чего же он избран?
Теперь уже слишком поздно. Его предложение — его стремление к миру, его капитуляция — уже сделано. Шолл почтительно наклонил голову и отступил. У людей не было ничего, что можно было бы предложить на торг, не было вовсе никакой силы. В качестве проявления силы Шолл мог представить только своих солдат, разбитых солдат, а не разбойников или бродяг. Это все, что у него есть. Если Рыба Зеркала захочет, она может игнорировать Шолла и истреблять последних лондонцев, всех, до последнего ребенка. У Шолла оставалась только его капитуляция. Экстравагантное, беззастенчивое требование о собственной капитуляции. Во всем его унижении присутствовала эта вот дутая дерзость. Это все, что у него было. Он просил. Он исступленно молил о милости, полководец — полководца.
Рыба Зеркала сияла. Шолл отступил, подняв раскрытые ладони. Он ждал, пока завоеватель обдумает свое решение.
44
Петен Анри Филип (1856–1951) — в 1940–1944 гг., во время оккупации Франции немецкими войсками, глава коллаборационистского правительства Виши. В 1945 г. приговорен к смертной казни (замена пожизненным заключением).