Когда они оттащили меня от тебя, я был ошеломлен, пока не вспомнил со страхом, лежа в непроглядной тьме на своем ложе, в безопасности, которую они мне дали, что я тебе сказал. Мне было стыдно, мне и сейчас стыдно, но никто из моего племени так и не упрекнул меня в том, что я был не прав.
Что можешь ты сделать? Что можешь сделать ты, безумец, который пришел сюда, спустился сюда, в наши глубины? Ты не можешь тронуть Рыбу Зеркала. Как можешь ты причинить ей зло? Или я поступил неправильно?
Почему они не тронули тебя?
Я был в темноте, на дне мира, вместе с другими ничто в нашем гнезде, пока мы не услышали тебя. Мы почувствовали тебя. Ты спускался. Мы почувствовали, что ты спускаешься, и вышли встретить тебя, и я жаждал подчинить тебя нам. Я не потерплю таких, как ты. Я не позволю ни единому из вас жить после того, что ты сделал. Когда ты пришел, я не был удивлен или поражен тем, что ты, наверное, считаешь своим мужеством, опасными беспорядочными блужданиями животного с отключенными инстинктами. Я ждал. Но тебя не тронули.
Ты все приходил и приходил в наше неосвещенное жилище. И они не трогали тебя.
Я был вынужден наблюдать. Я не был к этому готов. Я был как беззубая шестерня, вращался внутри механизма, но не схватывал, не координировал. Они не тронули тебя, и это стало для меня вызовом. Раз за разом я спрашивал у них: почему. Чуть слышным шепотом, на нашем родном языке, на твоем языке, и кого бы из родичей я ни спрашивал, ответом были слабые молчаливые увертки.
Они не говорили мне — почему, так как я должен был знать — почему.
Долгое время я думал, что не могу тронуть тебя, как не могли они. А потом ты добрался до нашего подземелья и стал грубо на нас набрасываться. (Чего ты добивался? Что рассчитывал найти?) Я чувствовал, как энергия направляет меня, энергия, более всего похожая на ту, что пришла ко мне, когда я увидел разбитое зеркало, и на страх перед существом, которое издевалось надо мной, и я знал, что дело не в том, что мы не можем тебя тронуть, а в том, что они на это не пойдут, а я — пойду.
Им это не понравилось. Они не останавливали меня, но им это не нравилось, они взволнованно наблюдали, но я был слишком рассержен, чтобы не вмешаться, когда ты явился сюда, как будто тебя не ждала здесь смерть.
Подлую штуку ты со мной сыграл, когда ослепил меня и искалечил эту жуткую голову, которую я ношу, в которой я заключен. Я был не унижен, я не такой, как ты, и твоя краткая и случайная победа ровно ничего не значит, меньше чем ничего, значит меньше, чем воздух. Я не был унижен, но я боялся, причем не тебя (что бы ты сделал, разве что убил бы меня, а что в этом нового?), а моих сородичей, и не их даже, а внезапно возникшего факта, того факта, что они не тронули тебя.
Они смотрели, как я держал тебя, как мои пальцы смыкались на твоем горле, но не присоединились ко мне. Они только ждали, пока ты уйдешь. Это было неприятно.
Я не могу проанализировать выражение твоего лица, когда я сообщил тебе то, что ты хотел узнать. Много раз я вспоминал его. Я его видел, я обдумывал его. Я воспроизводил его и заставлял моих сородичей имитировать его, чтобы я смог вновь его увидеть. Оно было крайне неясно для меня. Я не знаю, что ты думаешь. Твое лицо — по-видимому, оно выражало удовольствие, но — может быть, и ужас тоже? Страх, конечно (он всегда присутствует, когда я вижу, как ты что-то чувствуешь), но я убежден, что я видел и ужас.
Что ты будешь делать? Я задаюсь вопросом, что ты станешь делать.
Я все еще хочу дознаться, почему они не тронули тебя, а я тронул.
Мы совсем немного времени были вместе, и все это время я ненавидел тебя, но я хочу, чтобы ты опять оказался здесь. Я попытаюсь выяснить, почему они тебя не тронули.
Иногда я представляю себе, кого из моих сородичей ты бы тронул.
Если бы я открыл тебе доступ к ним, тронули бы они тебя? Твоя шкура — барьер? Если я это им обеспечу — потому что я твою шкуру трону, — тронут ли они твою голую сущность? Тронут ли они твои внутренности — те хрупкие, пульсирующие сущности, что составляют тебя?
Но ты этого не перенесешь, и я, хотя и ненавижу тебя, действительно не хочу выходить за рамки. Поэтому я оставлю тебя целым и буду продолжать задавать мой вопрос. Один из моих скажет мне, непременно когда-нибудь скажет мне. Почему они не притронутся.
Они не ускользают от меня. Я наблюдал и прислушивался, ожидая какого бы то ни было знака. Когда я смог понять, когда я увидел, как это происходит, но они не ускользают от меня.
Поскольку ты пришел сюда, и они не тронули тебя, а я тронул, я пошел дальше и дальше. Я чувствую, как что-то закрывается. Оно закрывается вокруг меня. Я стал частью чего-то, как я думал, но я чувствую, как соединявшие меня мосты рушатся один за другим. Я все больше чувствую себя самим собой, все больше внутри себя, частью себя, больше чем когда-либо заключенным в оболочку из моей кожи. Мой свет был частицей созвездия. И в медленном вращении я наблюдал за тем, как гаснут звезды, пока не оказался один в моей вселенной, и я испуган.