Гомонт-стейт — это сигнальный огонь, это маяк, это предупреждение, которое мы пропустили. Он бесстрастно вонзается в облака, пока город у его подножия терпит окончательное крушение. Его грязно-кремовые стены несут на себе множество следов; человеческих, животных, погодных, всяких. В его коренастой квадратной башне есть гнездо из тряпок, или костей, или волос, и в нем ссорятся и дерутся, хлопают крыльями невидимые твари. Гомонт-стейт стал новым центром притяжения для изменившегося города. Я даже подозреваю, что все стрелки всех компасов Лондона показывают сейчас не на север, а на него. Я подозреваю, что у великолепной двери, обрамленной широкими лестницами, кто-то ждет. Гомонт-стейт — источник той энтропии, которая удушила Лондон в своих объятиях. Так что внутри, наверное, много интересного.
Пусть он и меня засосет внутрь.
Те два громадных розово-красных знака, которые отметили возрождение Гомонта как храма дешевых игр, переменились. Стали избирательными. Некоторые буквы они теперь игнорируют, причем именно с той ночи. Например, оба напрочь отвергли заглавную В. Знак слева высвечивает теперь только вторую и третью буквы, а справа — четвертую и пятую. Оба мигают теперь в противофазе, по очереди высвечивая каждый свой яркий вызов.
IN…
GO…
IN.
Go IN.
Go IN[3].
Входи.
Хорошо. Ладно. Я войду. Вот приберусь в квартире, отправлю письмо, постою напротив этого сооружения, погляжу, прищурившись, в ставшее вдруг непрозрачным стекло, которое хранит его тайну, и войду.
Знай, Джейк, если ты читаешь мое письмо, что я не верю, будто найду тебя там. Больше уже не верю. Просто знаю, что этого не может быть, и все. Но я не могу пройти мимо. Я должен искать тебя везде.
Я так гадски одинок.
Я взойду по тем роскошным ступеням, если, конечно, успею. Я пройду величественными коридорами, пропетляю тоннелями и попаду в громадный зал, где, как я думаю, ярко горит свет. Если, конечно, доберусь.
Может быть, я даже найду тебя. Что-нибудь я определенно найду, а что-то найдет меня.
Домой я не вернусь, это точно.
Я войду. Город ведь не нуждается во мне, раз он при смерти. Правда, я хотел составить каталог его улиц, но больше для себя, чем для него, а значит, можно обойтись и без этого.
Я войду.
До скорой встречи, Джейк, надеюсь, что до скорой. Я надеюсь.
Со всей любовью,
Основание
© Перевод Н. Екимова
Вы смотрите на человека, который приходит и говорит с домами. Он кружит возле них, заглядывает то с тротуара, то с садика за бетонной оградой, рассматривает фундаменты, уходящие глубоко в землю. Он входит в каждую комнату, постукивает по стеклам окон, открывает и закрывает плохо прилегающие рамы, подковыривает штукатурку, поднимается на чердак. В подвале он слушает опоры и все время шепчет.
Здания шепчут ему в ответ, говорит он. Его зовут везде: в кирпичные дома и многоквартирные башни, в банки и складские помещения по всему городу. Дома сами рассказывают ему, что с ними не так. Закончив, он сообщает вам, почему распространяется трещина или мокнет стена, где проходит эрозия и во что вам обойдется избавиться от нее или оставить все как есть. И никогда не ошибается.
Он что, строитель? Или инженер? Нет, диплома в рамочке у него нет, зато есть пухлая папка рекомендательных писем и десятилетняя безупречная репутация. О нем даже в Америке в газетах писали. Прозвали его заклинателем домов. Его феномен держится уже не первый год.
Когда он говорит с вами, на его лице всегда широкая несменяемая улыбка. Ему приходится буквально проталкивать сквозь нее слова, так что они выходят отрывистыми и исковерканными. Он очень старается не повышать голос, не перекрикивать звуки, которых, как он знает, вы не слышите.
— Никаких проблем, но несущая стена крошится, — говорит он. Если приглядеться, то вы заметите, что он то и дело бросает быстрые взгляды на землю, на погруженный в нее фундамент. Спускаясь вниз, в подвал, он нервничает. И так и сыплет словами. Голос дома слышнее всего там, внизу, а когда он выходит наверх, пот каплями стекает по его лицу несмотря на улыбку.
Ведя машину, он с видом глубокого и непроходящего потрясения оглядывает дома по обе стороны дороги, особенно их фундаменты. Проезжая мимо строительных площадок, он таращится на землеройную технику. За каждым движением бульдозеров и экскаваторов он следит так, словно перед ним плотоядные твари.
Каждую ночь во сне он снова видит себя там, где от воздуха сворачиваются легкие, а небо представляет собой токсичную суспензию из черных и черно-красных туч, изрыгаемых почвой, где земля запеклась и рассыпалась в прах, и по ней бродят без вести пропавшие солдаты, теряя лоскуты плоти, не видя ни его, ни друг друга, хотя проходят совсем рядом, издавая безъязыкий, бессловесный вой — их привычный жаргон, характерные словечки, акронимы[4], все обессмыслилось, все стало походить на хрюканье свиней.
Человек живет в маленьком домике на окраине города; когда-то он хотел пристроить к нему еще одно помещение, но бросил — слишком громко кричало основание. Десять лет спустя заброшенная яма, полосатая от разноцветных слоев земли, с трубами на дне, все еще взывает о фундаменте. Но она его не получит. Он перестал копать в тот день, когда темная, густая, маслянистая жидкость зачавкала под его лопатой в глубине участка, невидимая ни для кого другого. Вот тогда основание и заговорило с ним.
Во сне основание говорит с ним множеством языков, оно бормочет. И когда он, наконец, видит его в глубине плотно утрамбованной, горячей земли, то просыпается от приступа рвоты, и не сразу понимает, что он в своей постели, у себя дома, и что основание по-прежнему говорит.
…мы здесь…
…мы голодны…
По утрам, уходя на работу, он целует фотографию своей семьи. Настоящая семья давно его бросила, им стало страшно с ним жить. Он настраивает лицо, пока основание выдает ему свои секреты.
Жильцы многоквартирного дома в центре хотят знать, откуда взялась трещина, проходящая через два этажа их дома. Он измеряет ее, прикладывает ухо к стене. Слышит эхо подземных голосов, оно поднимается, распространяясь сквозь кости дома. Откладывать больше нельзя, и он спускается в подвал.
Стены там серые, в пятнах сырости, кое-где покрытые граффити. Основание говорит с ним очень громко. Сообщает ему о своем голоде и пустоте. Его голос — это монолит голосов, сухих, ломких, единых.
Он видит основание. Его взгляд проникает сквозь бетонный пол и землю под ним, туда, где кончаются сваи и залегает под ними основание.
Семья мертвецов. Подземное основание из переплетенных конечностей и тел, сжатых, спрессованных так плотно, что они стали частью архитектуры, — кости местами переломаны, чтобы не выпирали за пределы заданной формы, так что покойники вынужденно покоятся в неестественных позах, их сожженная кожа и лохмотья одежды прижаты, словно к стеклу, к боковым плоскостям траншеи, которая идет на глубине шести футов под домом, огибая его фундамент, словно бетонная опалубка, только вместо бетона в ней люди.
Основание глядит на него всеми своими глазами, люди говорят все враз.
…нам нечем дышать…
В их голосах нет паники, лишь безнадежное терпение мертвых.
…нам нечем дышать, и мы держим вас, мы едим лишь песок…
Он отвечает им совсем тихо, чтобы никто больше не услышал.
— Слушайте, — говорит он. Они смотрят на него сквозь землю. — Расскажите, — продолжает он. — Расскажите мне про эту стену. Ведь она стоит на вас. Она давит на вас. Расскажите, что это за чувство.
…тяжело, говорят они, мы едим лишь песок, но когда человеку удается, наконец, выманить мертвых из их солипсизма, те закрывают глаза, все разом, и сначала гудят без слов, а потом говорят ему: она старая, эта стена, построенная на нас, гниль разъедает ей бок, она будет распространяться, но другие стены выдержат.