Тем временем мы благополучно добрались до места, называемого Муладар, откуда путь в Андалусию лежит через горы. Лагерь разбили у кристально чистого источника, и я отправил две группы арбалетчиков на охоту. Одни вернулись с тушей дикого кабана — кабаны в этих местах водятся в изобилии и отличаются чрезвычайно злобным нравом, — другие принесли полдюжины кроликов и охапку укропа. Их встретили ликованием, и я решил остаться здесь да утра, чтобы животные как следует отдохнули. А потому велел допить оставшееся в бурдюках вино, которое иначе все равно прокисло бы в горах: ведь вино в пути долго не хранится. Всеобщая радость достигла апогея, и все мои люди до последнего конюха прониклись ко мне глубокой симпатией, увидев, как я пекусь об их благополучии.
Только Манолито де Вальядолид не разделял нашего веселья. В последнее время он ехал понурившись, не наряжался с прежним усердием, не обливался с головы до ног благовониями, как раньше, не приставал ко мне с разговорами, напротив, выглядел застенчивым и печальным — ни дать ни взять отвергнутый воздыхатель. Я не спешил его утешать, таким он мне нравился больше — по крайней мере не подрывал моего авторитета в глазах солдат. Обделенный моим вниманием, он брони по берегу, присаживаясь то тут, то там, иногда тихонько наигрывал на флейте трогательные грустные мелодии, а иногда напевал затейливые вирши Вильясандино, или Масиаса Влюбленного, или еще кого из несчастных в любви поэтов, чьи творения его память хранила в бессчетном количестве. А то вдруг, устав от пения, принимался кидать в реку камешки и, кажется, иной раз даже утирал украдкой навернувшуюся слезу, глядя на воду, неуловимую, как сама жизнь. Но случалось ему бывать и в более приподнятом настроении; тогда он сопровождал фрая Жорди в поисках трав и других ценных растений.
Нам несказанно повезло путешествовать в обществе доброго фрая — мы по достоинству оценили свое счастье, когда дело дошло до приготовления кабана. Из пучка разных трав он состряпал какую-то загадочную приправу к мясу — и вышло нечто поистине божественное: всякий, кто попробовал, клялся, что в жизни не едал столь вкусного жаркого и что самый нежный фазан не сравнится с этим чудом. Монах отвечал на похвалы своим раскатистым смехом, от которого колыхался его необъятный живот и увлажнялись глаза.
Что же до толмача из Толедо, то он сдружился с сержантом арбалетчиков по имени Андрес де Премио, родом из Овьедо, столицы Астурийского княжества, и начал у него учиться тамошнему наречию. Всего несколько дней ехали они бок о бок, а Паликес уже поддерживал с ним беседу на астурийском, будто родился в соседнем доме, и мы, свидетели его преображения, только диву давались. Этот Андрес де Премио был приятен лицом, неглуп и нрава миролюбивого, ростом невысок, но силен и хорошо сложен, как подобает солдату. Голову его украшала небольшая лысина, которая, если б располагалась ближе к макушке, смахивала бы на монашескую тонзуру, что самого Андреса весьма огорчало, а его подчиненных, напротив, ужасно забавляло — впрочем, шутки по этому поводу никогда не произносились в его присутствии. И во всем Андрес отличался похвальной скромностью и сдержанностью, кроме одного: он утверждал, будто является прямым потомком Сида Кампеадора [8]. Мне нравилось его общество, однако во время еды я старался к нему не приближаться, ибо когда он открывал свою котомку с провизией, оттуда разливалась так вонь, словно он раскопал мертвеца недельной давности или же таскал с собой гнездо удодов. Дело в том, что он возил там кусок заплесневевшего сыра, который, по его словам, почитал за лучшее лакомство, нежели любые пшеничные хлеба и пироги со стола настоятельницы монастыря Санта-Мария-де-Вальдедьос. Из чего мы делали вывод, что означенная настоятельница черт знает как хорошо кушает в своем монастыре, но удостовериться в этом никому из нас так никогда и не довелось.
А иногда он велел арбалетчикам ловить зайцев и привязывать к ним колокольчики, чтобы, когда мы остановимся на отдых, выпускать их побегать по лагерю для развлечения женщин.
Так, постепенно знакомясь между собой, мы день за днем продвигались вперед, не пренебрегая увеселениями и состязаниями в силе и ловкости. Пока мы проходили изобильную вином Ла-Манчу, солдаты пребывали на седьмом небе. Но наконец, как я уже говорил, мы достигли места под названием Муладар, за которым начинается горная цепь Сьерра-Морена.
На следующее утро мы свернули лагерь и углубились в чащу горного леса по узким тропинкам перевала, прозванного Дорогой Смертников за самые коварные на свете обрывы и прочие опасности, поджидающие путника. В проводники вызвался один из арбалетчиков, некто Луис дель Каррион. Он когда-то служил в ордене Калатрава [9]в этих краях и божился, что знает здесь каждый поворот как свои пять пальцев. Каковые пальцы мне вскоре захотелось отрубить ему, как и руки по самый локоть, — мерзавец дважды заблудился в разгар полуденного зноя, и мы уже представляли, как наши трупы пойдут на ужин стервятникам в этой глуши, но тут вдруг вдали показалась заброшенная крепость Ферраль. Замок был лишен крыши и местами разрушен, но нам пришелся весьма кстати, чтобы заночевать и передохнуть после дневных мучений. С наступлением сумерек, но еще до захода солнца мы расположились в замке, и арбалетчики отправились пострелять дичи. Вернулись они с кусками прекрасного огромного оленя — я таких в жизни не видал, — и один из них, взяв с собой побольше народу, пошел обратно за остатками туши, пока на нее не набросились грифы и волки, и его расторопность оказалась боле чем уместна. Когда солдаты забирали уже лишившееся ног и головы животное, над ним вовсю кружили стервятники, примеряясь, по своему обыкновению, как половчее отхватить порцию падали.
Вечером мы закатили настоящее пиршество, чему немало способствовали волшебные травы-приправы, своевременно заготовленные фраем Жорди Все наелись до отвала и еще чуточку сверх того — такое восхитительное получилось мясо. Правда, солдаты сетовали на отсутствие вина, чтобы достойно запить его.
Утомительный дневной переход и чересчур обильная трапеза дали о себе знать — скоро всех сморил глубокий сон. Бодрствовали только часовые, которым я строго-настрого наказал не клевать носом, иначе на мясные объедки тотчас сбегутся волки. Да и мне самому не спалось, поскольку покинутые и полуразрушенные замки всегда настраивают меня на лирический лад; так что, убедившись в тщетности попыток задремать, созерцая звезды, я выбрался из-под плаща, которым укрывался, и направился в дубовую рощу неподалеку от лагеря. Прогуливаясь меж деревьев, я услышал, как сзади хрустнула ветка, будто под неосторожной ногой. Я стремительно обернулся, и глаза мои различили в темноте неумолимо приближающийся силуэт. За неимением другого оружия я выхватил острый кинжал, который не снимал с пояса даже на ночь. Поздно я вспомнил, что эти горы кишат разбойниками: ведь здесь прячутся все, кто когда-либо совершил преступление против нашего короля и кого разыскивают служители правосудия. Разбойничьи шайки не настолько многочисленны, чтобы нападать на большой вооруженный отряд, однако если кто-то из них за нами следил, то сейчас как раз самый подходящий случай, чтобы со мной разделаться. Все это пронеслось у меня в голове куда быстрее, чем я рассказываю, и я уже видел себя ограбленным и порубленным на кусочки, как говорится, во цвете лет, как вдруг узнал в своем преследователе всего лишь служанку госпожи моей доньи Хосефины де Оркахадас, ту, что носила чепчик с оборками, едва удерживавший ее буйные светлые кудри. Лунный блик отразился в лезвии кинжала, и девушка испуганно отпрянула.
8
9