— Добри вечер! Надпоручик Врхлицкий. Пани, вас пас, просим, — сказал он, обращаясь ко мне, и я поняла, что он просит мой паспорт. Я протянула ему документ.
Полистав мой паспорт, полицейский положил его себе в карман. Я возмутилась.
— Требую израильского консула! Верните мне мой паспорт! И добавила «сэм цизинэц», то есть «я — иностранец», будто и так понятно не было.
Ко мне подошел пан Изидор:
— Пани Валерия, не волнуйтесь. В конце концов, у нас с вами есть взаимное алиби. Мы все время были вместе, когда ваши попутчики пропали. Все прояснится, и вас отпустят восвояси.
— Меня волнует, куда подевался Ашер, — я покачала головой.
— А вот с ним гораздо хуже, — нахмурился пан председатель. — Алиби у него нет, да и бегство с места преступления считается отягчающей уликой. Уж поверьте мне, пани Валерия, я в адвокатуре сорок лет протрубил, а захотел я стать адвокатом после процесса Рудольфа Сланского в 1952 году.
— Я ничего не знаю об этом, — ответила я.
— Эх, молодость, молодость, — вздохнул пан Кон. — Настоящая фамилия пана Сланского — Зальцман, и на скамье подсудимых из четырнадцати человек одиннадцать были евреями. И какие люди! Сланский — бывший генеральный секретарь компартии, Владо Клементис — министр иностранных дел, замминистра обороны Бедржих Райцин. Я, конечно, не знал их лично, был молод, но их имена гремели на всю тогдашнюю Чехословакию. И что же им вменили в вину? Что они покушались на жизнь нашего президента, пана Готвальда!
— Что с ними стало? — спросила я, лишь бы не смотреть в ту сторону, где переговаривались полицейские. Мне было не по себе.
Кон вздохнул:
— Одиннадцать человек по указанию Сталина расстреляли, а эмиграцию в Израиль запретили. Мой друг Йозеф сумел пересечь границу, а я остался. Нет, я не жалею, но все же… Я так никогда в жизни и не был на Святой Земле, все как-то не получалось.
— А причем тут Сталин? — удивилась я. — Ведь этот процесс был внутренним.
— Сталин всегда был причем. Здесь дело вот как получилось. Первая Чехословацкая республика была организована в 1918 году, и ее президентом стал Томаш Масарик, кристальной души человек. Он говорил, что настоящий христианин не может быть антисемитом, это противоречит здравому смыслу. И в Чехии не было антисемитизма. Масарик ездил в подмандатную Палестину, сочувствовал переселенческому движению в Израиль, а уж роль чехословацкого оружия в деле завоевания независимости вашей страны вы и без меня знаете.
— Это правда, — кивнула я, так как речь пана председателя стала меня занимать, — без чешского оружия в 48 году не видать нам независимости, как своих ушей.
— Ну, вот видите! — воскликнул пан Кон, словно пересылка оружия была его личным делом. — А потом все возьми да перевернись с ног на голову. Ведь пан Томаш воспитал хорошего сына — Яна Масарика, который говорил, что каждый антисемит — это потенциальный убийца, место которому в тюрьме. И вдруг Яна находят мертвым, и именно в том 48 году, когда корабли с нашим оружием отправляются туда, к вам. И кто, по-вашему, его убил?
— Арабы? — предположила я.
— Бросьте, о чем вы говорите? Тогдашние арабы были необразованными кочевниками, не знающими о существовании нашей страны. Его убили тайные советские спецслужбы.
— Почему? — удивилась я. — Ведь насколько я помню резолюцию ООН, Советский Союз выступил за создание государства Израиль. Зачем убивать Яна Масарика?
— Потому что он был против коммунистического захвата власти в нашей стране, он был филосемитом, он дружил с вашим первым президентом Вейцманом, вот поэтому его и выкинули из окна, а официально сообщили, что смерть наступила в результате временного помрачения рассудка, что и привело к самоубийству. Так что процесс Сланского, то есть осуждение евреев в верхушке правительства был закономерен. Это то же самое «дело врачей», тем более, что тогдашнего президента Клемента Готвальда лечили именно еврейские врачи. Советам нужно было показать народам Восточной Европы, что в ухудшении их жизненного уровня виноваты не коммунисты, а евреи, которые только по недоразумению оказались коммунистами.
— И вы тогда решили стать адвокатом.
— Да, пани Валерия, именно после дела Сланского. Ведь евреев в тогдашней Чехословакии осталось всего ничего — каких-то восемнадцать тысяч человек. И еще я решил вступить в общество потомков бен-Бецалеля, которое до «бархатной революции» находилось в глубоком подполье. У нас не только культуртрегерские цели, это верхний слой, мы боремся также и против терроризма, экстремизма, антисемитизма и прочих трескучих «измов», которые так отравляют жизнь простым обывателям.