Я мало там ходил в театры, потому что все вокруг меня было спектаклем, но однажды отправился на оперу «Jesus Christ Superstar» в ультрасовременный «Century-City». Были некоторые колебания по поводу галстука — надеть ли? С одной стороны, галстук — это все-таки некоторый конформизм, но, с другой стороны, все-таки театр же. Вспоминался Зощенко. Придя, убедился, что колебания были совершенно напрасными: с одинаковым успехом я мог надеть галстук или не надеть галстука.
Вокруг меня на дне прозрачного космического колодца прогуливалась театральная публика: высокая черная красавица-газель в богатых мехах, а с ней белый парень в мешковатых джинсах, денди в бархатном смокинге и девушка в маечке спортклуба, пиджачные пары, и дерюжные хламиды, и просто рубахи с расстегнутыми воротниками, мини-юбки и длинные платья, напоминающие слегка ночные сорочки, а одна дама, вполне еще молодая, но не вполне уже стройная, была просто в пляжном костюме-бикини, с наброшенной на плечи черно-бурой лисой.
Однажды я все-таки почему-то нацепил галстук и пришел в нем на лекцию. Что-нибудь случилось, заволновались студенты, что-нибудь сегодня особенное? Нет-нет, господа, не волнуйтесь, просто такое настроение, просто сегодня с утра я показался себе человеком в галстуке. Так я объяснил им свой вид и был прекрасно понят.
Калифорнийцы заменили понятие моды понятием beautiful people[62]. Разумеется, в понятие это входит не только манера одеваться, но и манера разговора, отношений, весь такой слегка подкрученный, такой чуть-чуть игровой трен жизни. Меня вначале эта манера, слегка озадачивала, я не мог понять, что многие люди в этом странном городе чувствуют себя слегка вроде бы актерами, вроде бы участниками какого-то огромного непрерывного хепенинга.
Вот однажды заходим мы с Милейшей Калифорнийкой в маленький магазинчик на Сансет-стрип. Мы едем в гости, и нужно купить хозяйке бутылочку ее любимого ликера «Мараска».
В магазине пусто. Играет какая-то внутристенная музыка. Красавец продавец с соломенными выгоревшими волосами приветливо улыбается:
— Хай, фолкс!
— У вас есть сейчас «Мараска»? — спрашивает М.К.
— Мараска? — Красавец вдруг мрачнеет, как бы что-то припоминает, драматически покашливает. — Боюсь вас огорчить, леди, но Мараска уже неделю не заходила.
— ?
— Да-да, просто не знаю, что с ней стряслось. Мы все весьма озабочены. А вы давно ее не видели?
— У вас есть, однако, ликер «Мараска»? — терпеливо спрашивает М.К.
— О, леди! Вы спрашиваете ликер? — Радостное изумление, восторг. — Этот всегда в наличии.
На прилавке появляется маленькая черная бутылочка. Цена ерундовая — доллар с полтиной.
— Все? — спрашивает М.К., глядя прямо в глаза красавцу.
— Да, это все, — вздыхает продавец.
— А завернуть покупку?
— О, леди! Быть может, вы сами завернете?
Продавец патрицианским жестом выбрасывает на прилавок кусок прозрачного изумрудного целлофана.
— Вы полагаете, что я сама должна завернуть?
— Леди, это было бы чудесно!
Совершенно доверительно — свои же люди — продавец подмигивает мне: вот, мол, сейчас будет хохма!
Милейшая Калифорнийка, слегка — слегка! — сердясь, неумело заворачивает покупку. Получается довольно уродливый пакет. Продавец с маской страдания на лице останавливает ее:
— О, нет-нет, мадам (теперь уже почему-то по-французски), мы не можем этого так оставить. Это было бы вызовом здравому смыслу. Позвольте уж мне вмешаться.
На сцене появляется теперь огромнейший, в пять раз больше первого, кусок целлофана изумительной красоты. Продавец превращается в художника, он демонстрирует нам вдохновенный творческий акт превращения прозрачной пленки в огромный замысловатый букет, подобие зеленого взрыва. Он что-то бормочет, отходит, смотрит издали на свое творение, возвращается, добавляет еще ленточку, еще цветочек. Наконец, скромно потупив глаза и как бы волнуясь:
— Пожалуйста, леди. Готово.
Мы выходим.
— Сан ов э бич! — смеется М.К.
— Пьяный, что ли? — предполагаю я.
— Да нет, просто играет. Здесь много таких, с приветом…
«Бьютифул пипл» не имеет возрастных границ. Вы можете увидеть шестидесятилетних джентльменов в джинсах «кусками», в вышитых рубашках, с бусами на груди. Они садятся за рули спортивных каров и гонят куда-то, и по лицам их видно, что они явно еще чего-то ждут от жизни.