Окте стало невыносимо тоскливо, точно опять накрыли ее с головой мохнатым тяжелым серым одеялом. И нигде ни щелочки, ни просвета.
– Мама, – спросила она с запинкой Елизавету Александровну, – что делать с твоими бумагами? С твоими записями об Испании? Там ведь целый чемодан набрался. Лицо Елизаветы Александровны погасло. Она безразлично пожала плечами:
– Все это теперь никому не нужно. Выкинь. Сожги.
– Я нашла среди бумаг ту испанскую фотографию.
Можно я возьму ее себе? – Спросила деланно спокойным тоном Октя. А внутри все задрожало, как туго натянутая струна. – Кстати, где этот Карлос теперь? Что с ним?
Рука матери взметнулась над головой. Перья заколыхались, зашевелились в воздухе, точно от порыва ветра. «Будто плюмаж, – едва подметила про себя Октя, – головной убор старого воина».
Мать, внимательно глядя на Октю, тихо произнесла:
– Его посадили. Потом, в конце, когда я была уже здесь, расстреляли.
– Где? – Выдохнула Октя.
– Там городок был с таким трудным названием.
Погоди, кажется, Алькал. Громадная старинная тюрьма с башенками. Неподалеку был аэродром.
– Кто расстрелял его? Фашисты?
Елизавета Александровна запнулась. С неохотой вытолкнула из себя:
– Нет, наши.
– Мама, ты что-то путаешь! – Октя вцепилась в ее руку. – Ты путаешь. Не может быть!
– Что ты понимаешь? – Вспыхнула Елизавета Александровна давно забытым огнем. Глаза непримиримо блеснули. – Нас со всех сторон окружали фашисты. Народный фронт раскалывался врагами. И в этой неразберихе бдительность нужна была – как воздух. А он переметнулся к социалистам. Это было предательство. Вам теперь этого не понять…
– Отчего же? – Перебила ее Октя и устало откинулась на спинку стула. – Борьба за чистоту рядов. Шаг влево, шаг вправо – стреляю без предупреждения, – она усмехнулась, – чего уж проще. Кстати – как ты назвала этот городок? Алькал? Поздравляю! Хорошенькое место вы выбрали для своих игр. Это родина Сервантеса.
– Нам было не до того, – отрезала Елизавета
Александровна. Несколько минут она сурово молчала, поджав губы и насупившись. Внезапно в изумлении вскинула брови. – А знаешь, ты, кажется, права. Наша столовая выходила фасадом на площадь, где был памятник Сервантесу. И отель назывался «Сервантес». Там жили наши советники.
– Мама, – прервала Октя, ей вдруг невыносима стала и эта комната, и мать с метелочкой в руках, – я должна сегодня ночью уехать. Квартиру освободила. Документы сдала на оформление. Остальное подождет до приезда Жени. Вот здесь все написано. – Она протянула матери бумаги.
Елизавета Александровна удивилась:
– Ты ведь говорила, что на неделю приехала! – Терпеливо, точно маленькой, начала объяснять:
– Мне нужно срочно ехать, Альгис заболел, – и тут же суеверно испугалась: «Накличу я на его голову беду. Накличу!» Мать обиженно пожала плечами:
– Но ведь был здоров, когда ты уезжала. Да и потом – с ним твой муж, Владас. – Она проницательно посмотрела на Октю. – У вас с ним все в порядке? Октя кивнула:
– Все в порядке.
– Вот видишь, он присмотрит. Да и Альгис не маленький.
– Нет, мама, не могу. У меня уже билет на руках, – она открыла сумочку, показала билет. И замерла. Когда и где купила его – припомнить не могла.
– Вольному воля, – поджала губы мать. – Может, хоть поешь со мной? – Внезапно несмело добавила она.
И эта робость доконала Октю. Она подавленно кивнула. Мать подала еду в крохотных детских тарелочках: