Обретя мечту, я стала вгрызаться в нее с истинно еврейским упорством, цепкостью и изобретательностью. Той самой нации, с которой ничего не хотела иметь общего, но чья кровь текла в моих жилах. Повышенная стипендия, доклады на студенческих конференциях и даже ненавистная мне общественная работа — я старалась не упустить ни малейшего шанса, чтобы обратить свою мечту в действительность. Причем — втайне, ни с кем не советуясь, не делясь своими планами. Но и не прибегая ни к чьему покровительству. К тому времени уже уяснила — за все нужно платить. А у меня кроме самой себя ничего не было. Но в моих глазах это была непомерная плата — в ушах звучало заклинание Аврама: «Шануй себя!»
И как когда-то мои соплеменники — бесприютные кочевники, с восхищением глядя на огромные виноградные кисти, гранаты, смоквы, принесенные разведчиками, испытывали страх и неуверенность перед крепостями хананеев, так и меня иногда охватывала паника при мысли о Дубровске, который мне предстояло взять приступом. Однако твердо решила — моя жизнь никогда не превратится в однообразную череду дней, протекающую среди безводной пустыни, имя которой — обыденность.
В ту пору, несмотря на мои редкие и краткие приезды, я не могла не заметить, как стали слабеть семейные узы в нашем гнездовье. Куда исчезла общность, еще так недавно накрепко связывающая моих теток? Она рассыпалась на глазах, как замок, построенный из спичек неумелыми руками. Казалось, теперь под крышей дома каждой из сестер Голь зреет свой обособленный план бытия и протекает ныне изолированная, а прежде так родственно-спаянная, жизнь.
Белка и полковник начали держаться отстраненно и настороженно. Едва заходила речь об отъездах, как они демонстративно-поспешно вставали из-за стола и начинали прощаться. Словно зашли ненароком, по пути. И только Лина, брезгливо морщась, не скрывала своего мнения:
— Презираю это стадо овец, подгоняемое кнутом еврейской паники.
А Пранас, сидя за праздничным столом и, обводя взглядом родню жены, думал: «Чего ждут? Того и гляди, ворота снова захлопнутся! Будь я на их месте! Но мне там делать нечего. Повезло, ничего не скажешь. Запасная родина, все равно, что запасной аэродром». У него кроме ножниц, утюга, машинки «Зингер» и суровой литовской земли, которая из года в год рожала на своих полях валуны, ничего не было. И в обозримом будущем не предвиделось. Хотя в роду Богданасов жила легенда об Америке — стране, истекающей млеком и медом. Но в его жемайтиской семье на это так никто и не решился. «Если не я, так кто же? Если не сейчас, так когда же?» — Эта еврейская премудрость, услышанная им от Бенчика, вонзилась в сознание Пранаса, как цыганская игла. Она жгла и мучила его, не давая покоя ни днем, ни ночью. Теперь он все чаще отпускал жену одну в отчий дом и к сестрам. И не только отпускал, а настойчиво посылал, инструктируя при этом, словно разведчицу:
— Даю голову на отсечение, у вас кто-то есть в Америке. Не верю, чтобы среди такой большой родни не нашлось ни одного умного человека. Старики скрывают, но рано или поздно проговорятся. Так что прислушивайся к каждому слову.
Но время шло, а дело стояло на месте. После долгих колебаний и сомнений Пранас принял стратегическое решение — вернуть жену в лоно еврейства. И Гражина снова стала Циля Голь. А через некоторое время, потеряв всякую надежду на родню, Пранас завел знакомство с ребе, начал захаживать в синагогу и даже пошил себе из остатков черного жилетного атласа, которые удалось утаить от одного из клиентов — кипу.
— Говорят, нашего полку прибыло? — не преминул подковырнуть его Аврам, — и, вдоволь налюбовавшись смущением зятя, снисходительно проронил: — Не ты первый, не ты последний. В конце концов, евреем может стать каждый, у нас двери открыты для всех, — наклонившись, сочувственно спросил в полголоса: — Когда обрезание? Есть хороший моэл. Быстро, дешево и инструмент почти новый. — Но тотчас отпрянул, грозно сдвинул брови и громко, чтобы слышала вся семья, сказал: — Что касается фамилии Голь, то даже не мечтай! Как был Богданасом, так и останешься.
А в доме на Жверинасе теперь уже не только Бенчик, но и два взрослых сына-студента, без пяти минут инженеры, Зяма и Яша твердили в один голос: «Израиль». И Хана, не устояв против их натиска, хотя в душе в эту затею не верила, начала прикупать постельное белье. В те годы это был первый шаг к отъезду. О том, как шли у них дела, я узнавала от Шошаны, приезжая из Москвы на каникулы.
— Бенчику снова отказали. Хана опять продает простыни. Я купила тебе шесть штук, — докладывала она.
— А что еще можно ждать от этой власти? — ронял дед.