Выбрать главу

Но самая любимая пластинка у деда, конечно, была «Ханаан» — о поисках обетованной земли, истекающей млеком и медом, земли, где царит справедливость, где все счастливы и живут вечно. Желая его ублажить, мы чаще всего заказывали именно ее. Надо отдать должное — обе стороны никогда не мошенничали. Мы стоически слушали его пластинку от начала до конца, дед же расплачивался с нами до копейки. Аврам учил нас блюсти честность при любой сделке.

— Сколько? — деловито спрашивал он, многозначительно шурша в кармане купюрами и звякая мелочью.

— Билеты в кино и газировка с сиропом, — хором отвечали мы.

— Банда с большой дороги, — сокрушенно повторял дед, аккуратно отсчитывая запрошенную сумму. Но ни копейкой больше.

Мы ставили перед ним графин с водой и стакан. Аврам подмигивал нам и, копируя своего нелюбимого зятя Редера, лектора общества «Знание», отпивал глоток. После чего торжественно произносил: «Мой отец, Шаул Гольдин, дал мне имя Аврам с дальним прицелом…».

…От дедовой «банды с большой дороги» и пошло наше «биг бэнд». Так стали называть себя мы, внуки Аврама, в пору джаза, твиста, узких брюк, бдительных дружинников и стиляг. То была пора нашей юности и неясных призрачных надежд. Пора бодрого утреннего голоса московского диктора: «Встали. Ноги на ширину плеч. Распрямили корпус. Прямее! Прямее, товарищи! А теперь про-гну-лись. И — вы-пря-ми-лись».

Мы даже не подозревали, что это простенькое упражнение окажется в будущем жизненно важным для всех желающих выжить и выстоять.

2

История плетет свои узоры, в которых простому человеку разобраться не под силу, ведь он весь во власти бытия.

По воскресеньям, включив с утра на полную громкость приемник «Маяк», Аврам начинал как заведенный кружить по комнате. Округлой головой, топорщащимися усами и отрывистыми пофыркиваниями он напоминал мартовского кота, почуявшего весну и угрожающе точащего когти.

— Держись корова из штата Айова! — бросал дед в пространство.

— Что ты имеешь в виду? — тотчас вспыхивала я.

— А то, что сетями ловят птиц, а враньем — глупцов. — И многозначительно поглядывал на меня.

— Хватит, надоело, — обрывала я его.

Он обиженно умолкал, но через некоторое время, не выдержав, начинал с ехидцей подсмеиваться над комментатором, толкующим о небывалом урожае свеклы или рекордной добыче угля:

— Слышишь этого махера (деятеля)? Точно как наш Редер. Крупный специалист во всех областях! — И кивал на светящуюся шкалу приемника. — Это мне напоминает историю с одним раввином, который не знал, где у коровы дойки. Конечно, зачем человеку корова, если он доит все местечко?

Так Аврам одним махом умудрялся поддеть набожную Шошану, лишний раз уколоть зятя Редера, бросить вызов мне, а заодно и властям.

— Скажи! К чему ты сейчас приплел раввина? — ввязывалась Шошана. — Смотри, Аврумка! Б-г ждет долго, но платит с бо-о-льши-и-им процентом.

— Я с твоим Б-гом уже в расчете! — закипал дед. — Мои папа и мама, — он начинал загибать пальцы на правой руке, — мои сестры с детьми и внуками, твоя родня двенадцать человек и еще в придачу парочку миллионов. Или этого Ему мало? — И дед потрясал в воздухе сжатыми кулаками.

— Оставь Всевышнего в покое. Это не твоего ума дело. И Он у тебя совета не спрашивает. Лучше скажи, чего ты цепляешься к Редеру? Чем он тебе не вышел?

— Всем, — исчерпывающе отвечал Аврам.

И это было истинной правдой. Он не жаловал мужа средней из дочерей — Манюли, Карла Редера. Не случайно долго звал его «жених под большим вопросом». Откровенно говоря, Авраму не нравилось в этом зяте все, начиная от галстука-бабочки и кончая родословной.

Отец Карла — Пинхас имел два пристрастия в жизни: революцию и любовь к красивым женщинам. Старый бундовец, старый отзовист, старый большевик, перевидавший Петропавловку — при царе, Матросскую тишину — при Ленине и Лукишки — при Сметоне, он в перерывах между съездами и тюрьмами не терял времени даром, щедро сея по свету революционные идеи, а, заодно, и детей. Причем, то и другое — с одинаковым пылом. Опасность и перемены — были его профессией. Строго блюдя правила конспирации, он уходил из любого дома в неизвестном направлении, зажав под мышку портфель, где газетные передовицы и начатый им труд «Нация, как рудимент истории» мирно уживались с парой белья, помазком, опасной бритвой и ремнем для ее правки. Судьба берегла Пинхаса. Перед самой войной, откликнувшись на призыв Коминтерна, он отправился в Латинскую Америку с тем, чтобы разбудить всё еще крепко спящий тамошний пролетариат.