Осознание неспособности «догнать» развитые страны в процессе модернизации вызывает болезненное и неприемлемое чувство неполноценности, которое необходимо как-то оправдать и смягчить. Комментируя влияние этой риторики на новое поколение, Лев Гудков пишет:
Неудивительно, что к концу первого десятилетия 2000-х годов именно молодежь проявляет особенно сильные анти-модерные установки – антизападные, националистические и ксенофобские настроения, с одной стороны, и готовность к поддержке высшей власти (отказ от политической альтернативы и выбора), с другой [Гудков и др. 2011: 28].
Экономические проблемы России и специфика ее демократии обсуждаются как явления, впрямую связанные с проблемами национальной самобытности и неприемлемости западных образцов. Рациональный, индивидуалистический и развращенный Запад не может служить для российского общества образцом, поскольку духовная сущность русского народа несовместима с этим бездушным миром. Провал экономических реформ переходного периода рассматривается аналитиками как доказательство неприемлемости для России западных экономических моделей; сворачивание демократических институтов представляется как собственная версия «демократии» и оправдывается тем, что «у России есть “свой путь” в демократию» [Михалин 2009]. Все больше российских экономистов призывают к отказу от западных моделей и к развитию вместо них «русской экономической модели», учитывающей традиции, экономические принципы и уникальную специфику России [Zwejnert 2010][20].
Антизападная риторика различий и антагонизма усилилась в середине 2010-х. Однако суть этой риторики остается неизменной: после распада Советского Союза Россия пыталась определить свои отношения с Западом на собственных условиях, чтобы отойти от ресентимента и найти жизнеспособную альтернативную модель. Дискуссия, однако, постепенно перешла от размышлений о том, целесообразно ли России следовать западным социальным и экономическим моделям, к воинственной риторике, враждебный тон которой восходит к языку холодной войны. Журналист и телеведущий Максим Шевченко резюмирует официальную национальную платформу так: «Мы не Европа? И слава богу! Россия – один из последних оплотов человека и человечества». Статья, озаглавленная таким образом, доводит вековую вражду до крайности. Если традиционно русские националисты определяли Запад как чуждый русскому характеру, то современные крайние националисты заходят еще дальше – они отказывают жителю Запада в каких-либо общих с ними человеческих качествах: «Понимание, что мы с большинством западных людей принадлежим, скорее всего, к разным гуманоидным видам, внешне похожим, но внутри уже принципиально иным, не только не покидает – усиливается и укрепляется». По мнению Шевченко, проблема заключается не только в природе Запада – рационального, эгоистичного и движимого материальными интересами – но и в предательстве и извращении им базовых общечеловеческих ценностей (хотя единственный пример, который он приводит, – толерантность Запада к гомосексуальности). «Это война, – говорит он, – а Россия – последняя надежда мира. Она спасет Европу от самой себя, поскольку идеология сопротивления этому злу нового либерального тоталитаризма будет развиваться и формулироваться именно здесь, в России» [Шевченко 2013].
Другой видный журналист, редактор «Политического журнала» Петр Акопов, выражает по поводу западных влияний после распада Советского Союза типичную озабоченность:
Началась настоящая колонизация России Западом. Причем главными проводниками ее были даже не иностранцы, а собственные «европейцы». Они слепо внедряли все западные модели, от конституции до рекламы, заботясь не о том, подходят ли они России, а о том, насколько хорошо они обеспечат господство вновь создаваемой «элиты» [Акопов 2016].
Особенно интересны эти заявления тем, что оперируют тернарной моделью: Запад, который стремится поработить Россию, – русские европейцы, его агенты, – и собственно Россия, которая всегда находится в оборонительной позиции и определяется исключительно тем, чем она не является и не должна стать. В рамках этой модели любая попытка дать России позитивное определение ограничена встроенным в нее обоснованием оппозиции и конфликта. В этой версии тернарной модели, включающей в себя Запад, столицу и провинцию, столица определяется как место обитания прозападной образованной элиты. Таким образом, столица находится между двумя противоборствующими субъектами: Западом и истинной Россией.
20
Анализируя статьи и монографии российских экономистов, Цвейнерт приходит к выводу, что многие российские антизападные экономисты основывают свое предпочтение «российской экономической модели» на убеждении, что «россияне не могут полноценно развиваться в рамках рыночной экономики», «не могут жить без сверхзадачи» и «должны подчинять свои личные интересы интересам государства».