Эфиопская православная церковь сама значительно изменилась, относительно недавно установив собственную автокефалию с центром в Аддис-Абебе после 1600 лет контроля со стороны Александрии. В Средние века египетские епископы, назначенные в Эфиопию, вели бесприютную жизнь, следуя за царской свитой. Только с 1630-х годов, когда Гондар стал относительно постоянной столицей, эта ситуация изменилась. Некоторые епископы, противостоящие властям, отсылались обратно в Египет, но обычно они были достаточно близки императору и находились под жестким контролем. Центрами религиозных споров в Эфиопии были монастыри, так как царской власти было трудно держать их под своим постоянным присмотром. Порки, жестокие наказания, ссылки не могли смирить эту грозную оппозиционную силу, которая иногда брала верх над самой монархией. Споры различных религиозных течений, представляемых разными монастырями, происходили в присутствии самого царя и затрагивали самые разные стороны Писания. Подобные дебаты не считались второстепенными и ненужными. Для современников они были крайне важны и постоянно цитировались в царских хрониках, где можно встретить страницы извлечений из Библии и подробные отчеты о религиозных дискуссиях. Поразительно то, что, несмотря на постоянное подтверждение права на ковчег, который предположительно был «знаком и печатью» Божественного права эфиопских христиан на Новый Иерусалим, данный артефакт не фигурирует в этих дебатах, хотя некоторые темы и связаны с ним. В первую очередь данные споры касались соблюдения субботы, поклонения Марии и Святому Кресту и обвинений против еретиков-христиан, которые, как говорилось, были «подобно евреям» — крайне интересная инвектива для нации, гордящейся своим израильским наследством. Позднее, после того как внутренняя жизнь страны стала открыта для иезуитской аргументации, эфиопские религиозные споры сосредоточились на сложных определениях природы Христа.
Полное неприятие истории о Соломоне, царице Савской и ковчеге всегда было стандартным для иностранных авторов, не озабоченных бредовой идеей имперского предназначения. В предисловии А. Мюррея к знаменитой книге Джеймса Брюса о поиске истоков Нила можно найти следующие строки: «невежественный монах сочинил нелепую историю, чтобы порадовать своих соплеменников». Для других авторов главными в легенде о ковчеге были религиозные, расовые и эмоциональные моменты. В современных произведениях ковчег рассматривался как откровение, средство идентификации африканского Сиона или как цель своего собственного поиска.
Грэм Хэнкок — единственный писатель, который более или менее полновесно рассмотрел проблему ковчега Аксума, утверждал, что существование ковчега — это реальность, «единственная древняя, глубокая правда, скрытая под наслоениями мифов и магии» Славы Царей[1]. Ирония заключается в том, что, несмотря на подтверждение Хэнкоком легенды о ковчеге в Аксуме, я не встречал ни одного эфиопа, который хвалил бы эту книгу. Были ли они верующими, агностиками или скептиками, но книга, переполненная тамплиерами, франкмасонами и так далее, оставляла у них ощущение недоверчивости и раздражения.
Восприятие эфиопами легенды в той степени, в какой она играет роль политического манифеста, поддерживающего претензии правящей фамилии, гораздо менее распространено, чем думают те, кто описывает ее как «национальный эпос». Эфиопия, что бы ни писали разные авторы, никогда не была монолитным обществом. «Соломонская» монархия (это современный термин, обозначающий тех правителей, которые вели свое происхождение от легендарного царя Израиля) даже в зените своей власти всегда имела политическую и религиозную оппозицию, включающую целые слои населения, а иногда даже провинции. Центробежные тенденции всегда были сильны. Несмотря на то что КН действительно пользовалась огромной популярностью в XVII веке, надо помнить, что это были в основном клерикальные и правящие классы. Написанная на языке Аксума, геэз, КН была доступна только для образованных слоев населения, которые составляли малую часть эфиопского общества.
Выдающееся положение рассматриваемый текст занял во время правления так называемого «царя Сиона», императора Йоханнеса IV Эфиопского (1872–1889). Он прибыл из Тигре, где находилась древняя столица, Аксум. Разумеется, КН была известна до этого, например во время правления императора Иясу I (1682–1706), но упоминания о ней были крайне редки. Йоханнес IV же был северянином, преданным Аксуму и церкви Марии Сионской, где был коронован в 1872 году и, согласно священному ритуалу, наречен царем Сиона Эфиопии. Данный титул стал частью его печати. По-видимому, он также испытывал интерес и к эпосу, созданному в этом священном городе, к КН. Его заинтригованность была настолько велика, что он написал письмо в Великобританию с просьбой вернуть копию данного текста из Британского музея, куда она попала после разграбления Макдалы в 1868 году. Дело было совершенно неслыханное. Британский музей никогда не уступал кому-либо свои экспонаты. Для решения проблемы потребовался парламентский акт. В своем письме император писал, что без этой книги его народ не будет ему подчиняться, и, возможно, именно отсюда пошла та слава КН, которой она пользуется сегодня. Но уже в этом есть странность. Несмотря на то что Бадж и другие исследователи часто приводят эту фразу, ее нет в оригинале письма императора. КН стала подлинно пропагандистским трактатом только во время правления преемника Иоанна, императора Менелика II (1889–1913).