«Адель!
Когда ты прочитаешь это письмо, ты, наверное, уже будешь далеко, по другую сторону океана, на другом континенте. На земле, о которой я ничего не знаю, в городе, который мне незнаком. Городе, который для меня навечно будет связан с тобой. Со вчерашнего вечера у меня появились фотографии Нью-Йорка, мне принес их один парень. Я смотрю на них, как если бы на их месте была ты. Они похожи на тебя. Они как ты. Они — это ты. Где ты живешь? Тут или там? Я ищу. Я всматриваюсь, но я не вижу тебя. Я беру лупу и склоняюсь над фотографией. Вот! Мне кажется, что я тебя увидел!.. Нет! Это не ты! Но где же ты тогда? Скажи мне. Я взял карту города и ищу тебя повсюду, но названия улиц мне ни о чем не говорят. А черт, я потерялся! Я спрашиваю у прохожего, чтобы он помог мне тебя найти. Я говорю ему, что ты очень красивая.
Я описываю ему твои короткие черные волосы, мягкие как шелк. Я говорю ему, что твои глаза — словно драгоценные камни, а твой взгляд — это счастье. Я объясняю, что твоя кожа нежная, как перышко. Он отвечает мне, что знает тебя, что под это описание из всего города подходишь только ты. Он говорит, что ты живешь где-то в той стороне. И тогда я представляю тебя вот здесь или вон там. И я мечтаю о тебе. Возможно, мы никогда не увидимся вновь, но ты навсегда останешься здесь, рядом со мной. Адель, я думаю, что люблю тебя, но не говори об этом никому, потому что всему миру станет завидно.
Мне не хватает тебя, как какой-то важной части меня самого. К счастью, со мной остаются воспоминания, которые помогают мне скрасить твое отсутствие.
Я люблю тебя. И если ты меня не любишь, тем хуже для меня.
Арно.
P. S. Чтобы узнать твой адрес, я заглянул в карточку гостя, которую твой дядя заполнял, когда вы приехали в отель».
На часах было пятнадцать минут двенадцатого по местному времени, когда самолет приземлился в международном аэропорту Кеннеди. Забрав свои чемоданы и Ноно, который все еще был в сонном состоянии, Офелия и дети прошли таможню и вышли в зал прилета, где Ева Абельманс, мать Тома, Беа и Бориса и приемная мать Адель, уже ждала их, отчаянно жестикулируя и выкрикивая «У! У!». Это была невысокая темноволосая женщина тридцати восьми лет, совершенно очаровательная и всегда в хорошем настроении. В своей повседневной одежде она была похожа на чересчур энергичного подростка. Вне себя от радости, она подпрыгивала в толпе как кузнечик, размахивала руками и громко звала детей по именам. Естественно, все смотрели только на нее.
— Там мама, — предупредил Том, покраснев от стыда. Парень поправил свои очки и опустил голову, словно пытался проскользнуть незамеченным.
— Спасибо, а то мы и не увидели! — ответила Беа, отводя взгляд.
— От скромности мама не умрет! — добавил Борис, делая вид, что не видит ее.
Как и все дети, возвращающиеся с необычных каникул, Том, Борис, Беа и Адель вовсе не горели желанием увидеть своих родителей. Когда Ева бросилась их обнимать и целовать, они уклонялись, как могли. В машине она говорила одна. Она задавала детям тысячу и один вопрос о каникулах, быстро перескакивала на новости из дому, где жизнь шла своим чередом, без особых сюрпризов. Потом снова возвращалась к каникулам, которые были гораздо более интересной темой. Как Рождество? А снег? А лыжи? А сани? Ева была явно опасна для общества. Перевозбужденная из-за возвращения детей, она была больше увлечена расспросами, глядя на ребят в зеркало заднего вида, чем вождением машины.
— Ну же! Расскажите мне обо всем! — восклицала она.
Том, самый серьезный из четверых, сказал:
— Ну… ты знаешь, мам, особо рассказывать нечего. Мы прекрасно отдохнули и приятно провели время в замке!
Дети посмотрели на Офелию, которая им заговорщически подмигнула. Ребята ответили улыбкой.
— VITRIOL! — неожиданно сказал Борис.
— VITRIOL! — хором ответили остальные.
Затем дети рассмеялись. Ноно, стоя у Адель на коленях, поддержал их своим писком.